Багровый лепесток и белый - стр. 90
– С добрым утром, Летти, – говорит она, останавливаясь и припадая, чтобы произнести эти слова, к перилам. Трудная встреча с мужем еще впереди, и нет никакого резона искушать на этом рискованном спуске Судьбу, говоря и переступая одновременно.
При появлении жены Уильям вскакивает.
– Агнес, дорогая! – восклицает он, спеша выдвинуть ее кресло из-под стола.
– Пожалуйста, Уильям, не суетись, – отвечает она.
Так начинается битва, давняя битва, в которой каждый из них норовит закрепить за собой преимущественное право именоваться нормальным человеком. Существуют же мерки, коим удовлетворяют все разумные люди: вот и следует выяснить, кто из них двоих не отвечает этим меркам с большей явственностью. Кого сочтет более неполноценным незримо замерший в пространстве между ними беспристрастный судья? Стартовый пистолет уже выстрелил.
Усадив жену, Уильям чопорно возвращается к собственному креслу. Повисает тишина, такая мертвая, что оба супруга слышат раздающееся неподалеку шипение озабоченных женских голосов – что-то такое насчет закатившей скандал Стряпухи и несогласия между шипящими (Летти и Кларой?) по части того, кто из них здесь главнее.
Агнес, не обращая внимания на разразившуюся из-за нее свару, спокойно намазывает масло на сдобу. Откусив кусочек, она убеждается, что сдобу эту соорудили из остатков хлебного мякиша, и возвращает ее на тарелку. Ей больше пришлась бы по вкусу обычная сладкая пышка, еще теплой вынутая из салфетки.
Минуту-другую спустя в столовую Рэкхэмов входит раскрасневшаяся Летти.
– С вашего дозволения… – с жеманной улыбкой произносит она и приседает в реверансе – насколько ей, держащей на каждой подрагивающей ладони по большому, изрядно нагруженному подносу, таковой удается изобразить.
– Благодарю вас, Летти, – произносит Агнес, наблюдая за мужем, пока на стол выставляются одно за другим блюда: настоящий завтрак из тех, какие подают, лишь когда в доме наличествует хозяйка, умеющая добиться его приготовления.
Над яйцами еще поднимается парок, ломтики бекона хрустки и крепки до того, что ими хоть масло намазывай, сосиски проварены как полагается, ни одна не лопнула; коричневатые, точно суглинок, грибы, рулеты, оладьи, идеально поджаренные почки – все это и многое иное расставляется перед Рэкхэмами.
– Что ж, надеюсь, на аппетит ты сегодня не жалуешься, дорогая, – не без язвительности произносит Уильям.
– О нет, – заверяет его Агнес.
– Стало быть, чувствуешь ты себя хорошо?
– Вполне, благодарю. – Она обезглавливает яйцо: желток его до того шафранов и мягок, что лучшего и желать не приходится.
– Ты и выглядишь очень хорошо, – отмечает Уильям.
– Спасибо. – Она шарит глазами по стенам в поисках вдохновения, которое позволит ей продолжить разговор. И хоть никаких окон с места, на котором Агнес сидит, не видно, она вспоминает вдруг дождь, который всю ночь составлял ей компанию, исчерчивая окна спальни наверху.
– Должно быть, это погода улучшила мое самочувствие, – задумчиво произносит она. – Ужасно странная погода, ты не находишь?
– Угум, – соглашается Уильям. – Очень мокрая, но далеко не столь же холодная. Не правда ли?
– Да, верно, морозливости больше нет. Если, конечно, существует такое слово, «морозливость».
(Какое облегчение! На отсырелом фундаменте погоды все же выстраивается пусть и худосочный, но разговор.)