Багровый лепесток и белый - стр. 68
– Конфетка, значит?
– Вы настоящий ценитель, сэр.
От одного из ближних столиков доносится взрыв грубого гогота, заставляющий Уильяма сморщиться. Тенор пока отдыхает, и что же – главной потехой стало теперь для «Камелька» унижение злополучного Рэкхэма? Он окидывает взглядом толпу завсегдатаев, отыскивает смеющихся – те сидят спиной к нему. Их просто развеселила какая-то шутка.
– Так что же вам тогда нравится? – легко, словно осведомляясь, что он предпочитает к чаю, спрашивает одна из девиц. – Ну же, сэр, уж мне-то вы сказать можете, хоть загадками говорите, я пойму.
– А зачем? – отзывается ближайшая к нему. – Я по глазам вижу, чего он хочет.
Заинтригованные подружки поворачиваются к ней. Она выдерживает театральную паузу, а затем не без бахвальства сообщает:
– Это… у меня такой дар. Тайный.
Все трое разражаются хохотом, неприлично разинув рты, – несколько мгновений, и веселье их подходит к границе истерики.
– Так чего же он хочет-то? – удается наконец выдавить одной, но бьющейся в конвульсиях смеха прорицательнице трудно справляться со словами.
– Гурм… Гугрум… Гум. – Она утирает глаза. – Охх! Какая ты гадкая, гадкая девочка! Разве можно об этом спрашивать? Секрет есть секрет, правильно, сэр?
Уильям поеживается, у него опять начинают гореть уши.
– Право же, – бормочет он. – Не понимаю, что тут смешного.
– Верно, совершенно верно, – произносит она и, к наслаждению ее товарок, молча показывает, как она заглядывает в сокровенный уголок Уильямовой души и в карикатурном ужасе отшатывается от увиденного там.
– О нет, сэр, – изумленно вздыхает она и прикрывает пухлыми пальчиками рот, – может, вам и вправду лучше дождаться Конфетки.
– Не обращайте на нее внимания, сэр, – говорит одна из двух других женщин. – Вечно у нее глупости на уме. Так вот, миленький, может, позволите мне попробовать?
И женщина кончиками пальцев поглаживает себя по горлу:
– Знаете, я ведь не второго сорта товар предлагаю. Я ничем не хуже любой из девушек Кастауэй.
Уильям снова бросает истомленный взгляд на дверь. Если он сейчас вскочит на ноги и выбежит из «Камелька», не разразятся ли все мужчины и женщины, какие здесь есть, издевательским гиканьем?
– Ну ладно, – произносит одна из девушек и складывает на столике руки, помещая поверх предплечий грудь (насколько то позволяет ее туго стянутый по моде лиф). – Ладно, лучше расскажите нам о себе, сэр.
Лицо ее вдруг утрачивает шаловливое выражение, становясь едва ли не почтительным.
– Давайте я догадаюсь, – говорит другая, самая робкая из трех. – Вы писатель.
Это без всякой задней мысли выбранное слово производит на Уильяма впечатление не то удара в лицо, не то ласки. И что ему остается, как не перевести взгляд на девушку и не спросить якобы изумленно:
– Да?
– Уверена, это такая скучная жизнь, – высказывается прорицательница.
Теперь все три говорят серьезно – они задели его гордость и хотят искупить свою вину.
– Да, я пишу, – уточняет Уильям, – для самых лучших ежемесячных изданий. Я критик – и романист.
– О боже! А как называются ваши книги?
Уильям на выбор называет одну из тех книг, которые он собирается – когда-нибудь – написать.
– «Ниспровержение мамоны», – говорит он.
Две девицы ухмыляются, третья выпячивает на рыбий манер губы, безмолвно проверяя, удастся ли ей повторить название столь экзотическое. Ни одной из них и в голову не приходит сообщить ему о том, что в «Камельке» критики и будущие романисты просто кишат кишмя.