Багровая земля (сборник) - стр. 22
– Нет. Не могу. Нельзя. Нет большего греха, чем нарушить пуштунвалай. Оставьте меня. Нет, стойте! Зарин-хан убит в грудь?
– Да. Прямо в сердце.
– Значит, он шахид[24]. Значит, хоронить надо сегодня же. И в его одежде, – добавил он. – Таков обычай.
Когда всадники удалились, Ахмад вышел из дома и направился к воротам.
– Ты куда? – остановил его хозяин.
– К ним, – кивнул он в сторону друзей Зарин-хана.
– Нельзя. Они тебя убьют.
– Какая разница, – пожал плечами Ахмад, – сегодня или завтра? Ты ведь не хочешь, чтобы кровь гостя пролилась в твоем доме – все пуштуны уважают этот обычай. И чтобы проклятие Аллаха не пало на твою голову, я выйду за ворота. Там друзья твоего сына смогут за него отомстить. Благодарю тебя, Джелад-хан, за гостеприимство, но находиться здесь больше не могу: я убил твоего сына, и ты вправе требовать моей крови.
– Конечно, вправе! – свел брови Джелад-хан. – Конечно, твой труп надо бросить собакам! Ты лишил меня самого дорогого – единственного продолжателя рода. Ах, сынок, сынок, – горестно склонился он над телом Зарин-хана, – я хотел видеть тебя Рустамом[25], мечтал возиться с внуками, видел наш род могучим и ветвистым, как горная арча, но этот зази лишил меня всяких надежд.
Вдруг старик резко выпрямился и властно позвал:
– Гульзарин!
– Я здесь, отец, – появилась на пороге девушка, закутанная в черную шаль.
– …Тут я должен заметить, – назидательно поднял палец Лаек, – что Пактия – одна из немногих провинций, где женщины не носят паранджу и ходят с открытым лицом. Поэтому Ахмад ничуть не удивился, увидев сверкающие гневом агатовые глаза и плотно сжатые коралловые губы.
– Отведи гостя на женскую половину, – распорядился старик. – А ты сиди и не показывайся на глаза! – строго приказал он Ахмаду. – Что с тобой делать, решим через три дня. А сейчас мне надо попрощаться с сыном.
Похоронили Зарин-хана в тот же день. Как и предписано законом, его положили лицом к Мекке, а раз он шахид, на могиле установили шест с красным флажком – знаком пролитой крови, и зеленым – означающим, что он мусульманин.
Три дня в доме Джелад-хана продолжалась фатыха[26]. Причем первые два дня еду приносили соседи, потому что пищу в доме покойника готовить нельзя. Зато на третий день большой, заключительный, обед готовился в доме.
Три дня Ахмад сидел за занавеской на женской половине, три дня жена и дочь Джалад-хана не замечали постороннего. Только Гульзарин время от времени подсовывала под занавеску пиалу с водой и черствую лепешку. Ахмад за эти дни совсем потух: глаза потускнели, усы обвисли, могучие плечи обмякли, а руки стали словно плети. Нет для пуштуна большего унижения, нежели презрение женщины! Ахмад испил эту чашу до дна.
И вот настал третий, последний, день жизни Ахмада. По крайней мере, он в этом ни секунды не сомневался. «Ну что ж, смерть – так смерть, – решил Ахмад. – Надо встретить ее достойно». С утра он тщательно побрился, закрутил усы, привел в порядок одежду и замер в своем углу.
– Иди. Зовут, – бросила на ходу Гульзарин.
Гнева в ее голосе уже не было. Чуткое ухо уловило бы в нем нечто вроде жалости и сострадания.
– Прощай, Гульзарин, – нарочито бодро улыбнулся Ахмад. – Не держи на меня зла. Поверь, я не хотел причинить горя вашей семье. Спасибо за хлеб и воду.