Багровая параллель - стр. 8
Так, ладно, наше положение сейчас тоже не из лучших.
– Мичман, моториста на «шнельбот» быстро, пусть машину проверит.
– Добро, командир, – уважительно слышу в ответ.
Через мгновение он уже у люка в машину. Еще через минуту вижу его вместе с мотористом на «шнельботе».
– Саня, проверь живых на катере, – кричу Пинкевичу.
Луис, держась за гашетки ДШК, смотрит вдаль.
С шипением горит немецкий катер, огонь вырывается из всех щелей и люков.
Так, что мы имеем? Если патрульные катера в установленное время не выйдут на связь, ждите привет с воздуха. И болтающаяся на волнах цель, то есть мы, для «мессера» или «фокке-вульфа» будет как развлечение в тире.
– Командир, живем, один движок есть! – кричит Терещенко со «шнельбота».
Еще минут через десять двигатель заурчал. Терещенко был уже в рубке немецкого катера. «Шнельбот» чуть-чуть прошел вперед, его корма оказалась в пяти метрах от бака «каэмки». Стоп машина!
Еще несколько минут – и мичман крепит трос к кнехту[32] на корме.
– Держи, – он ловко бросает конец Луису.
Луис крепит «булинем» буксирный конец на носу «каэмки».
На палубе появляется Пинкевич с «вальтером» в левой руке.
– Живых нет, но есть морская карта и эскатэшка[33], – кричит он.
Отлично, это не хуже «языка»!
Все уходим, все по местам! Высаживаться для выполнения задания мы не можем.
Я сижу в кресле наводчика кормового «Эрликона», рядом лежат трупы немцев. Саня за комендора «Бофорса». Луис на «каэмке» за крупнокалиберным пулеметом. Раненый, тела рулевого и моториста – в кубрике.
Для нас сейчас главная опасность – самолеты.
Терещенко уверенно управляет немецким катером.
Слава Богу, мы успели отойти от горящего катера где-то на два кабельтова[34]. Рвануло здорово! Поднялся большой столб воды, а через мгновение на поверхности уже ничего не было. Наверное, на борту были торпеды.
Нам повезло. Мы встретили пару наших тральщиков. Они возвращались с постановки минного заграждения.
Санинструктор сделал раненому перевязку.
– Жить будет, – сказал он про пулеметчика.
И тут погода начала портиться. Ветер усилился, наша кильватерная колонна все больше и больше зарывалась носом в волны.
Когда на горизонте показался берег, был уже поздний вечер.
После швартовки, когда раненого и погибших увезла «санитарка», мы сидели на скамейке у пирса. Спало нервное напряжение, навалилась усталость. Хотелось спать и ни о чем не думать. Я закрыл глаза.
…В тяжелой полудреме я увидел родной Чкалов. Пыльное лето сорок первого года.
В самом начале войны я, как и многие сверстники, только что окончившие десятилетку, помчался в военкомат. Там нам дали от ворот поворот. Сказали, что война будет скоротечной, Красная армия обойдется без нас. Весь июль я проработал в пригородном подсобном хозяйстве.
Все взрослые ребята и мужики нашей городской окраины, бывшей казачьей станицы Форштадт, ушли в армию. Мне приходилось вставать затемно, убирать навоз в конюшне, кормить лошадей. Потом я запрягал кобылу и до темноты возил снопы с поля на ток. Жали пшеницу серпами женщины и девчонки.
Вечером я распрягал кобылу, чистил ее, задавал овса и сена.
Когда я добирался до нашего саманного домика, то мечтал только о подушке.
– Терпи, казак, атаманом будешь, – постоянно говорил мне сторож дед Игнат, напоминая, что мы, Черкасовы, потомки черкасов – запорожских казаков, переселенных Екатериной на Оренбургскую пограничную линию.