Азиль - стр. 26
К горлу подкатывает тошнота и горечь, Акеми встряхивает головой, морщится. Считает мысленно, стараясь перебить неприятные воспоминания. Двадцать, сорок семь, сто тридцать девять…
Она никогда не думала, что умирает так много детей. Каждый день – один-два. Редко когда привозят только взрослых. Мёртвых детей куда больше, чем стариков. И они куда страшнее – маленькие восковые люди, будто ненастоящие. Касаться их невыносимо. Всё время кажется, что сейчас закрытые глаза распахнутся, и в лицо тебе взглянет что-то жуткое, нечеловеческое.
Четыреста двенадцать, считает Акеми. Пятьсот семь…
Ей казалось, она не боится ни мёртвых, ни смерти. Когда умерла мама, Акеми было девять лет. Мама ушла тихо и быстро, и Акеми и Кейко долгое время верили, что она уснула. Отец в то утро сказал, что она очень устала, и ей нужен отдых. Закутал маму в расшитое цветами сакуры покрывало и унёс. А когда вернулся, сказал дочерям, что мама обязательно вернётся. Просто нескоро. И добавил: «Ей бы хотелось, чтобы вы вели себя достойно».
Люди не умирают, они просто куда-то уходят. Кажется, Кейко верит в это до сих пор. Счастливая глупая Кейко. Акеми тоже верила. Теперь ей приходится раз за разом в этом разубеждаться самым худшим образом – обмывая тела, укладывая их в металлический ящик с двойным дном и отправляя за дверцы топки крематория. По должности ей полагается утешать родственников и быть с ними ласковой и доброй, но она молчит всю церемонию. Попытки говорить пробуждают приступы тошноты. Пусть говорит Сорси. Акеми молча поправляет нелепые целлюлозно-бумажные цветы, стараясь не касаться лишний раз холодных тел.
«Я больше не могу», – шепчет Акеми, закрывая глаза.
Найти Дюваля. Броситься в ноги, переломив собственную гордость. Просить, умолять пристроить её на любой корабль. Нет корабля – Акеми согласна паковать бесконечные бурые ленты водорослей по пластиковым бочкам. Она готова мыть посуду в столовых или полы в общественных зданиях. Только бы не возвращаться туда, где удушливо пахнет лилиями – до тошноты, до потемнения в глазах.
Гиробус проезжает по мосту через Орб. Как обычно, перила облеплены детворой. Кто дальше плюнет, кто что-то увидит в лениво текущей воде и чей камешек издаст самый громкий плюх. Акеми вспоминает, как летними вечерами они приходили сюда всей семьёй. Мама бережно опускает в воду двухлетнюю Кейко, а малышка верещит, хохочет, летят в стороны холодные брызги.
«Папа, подбрось меня, я нырну! Пожалуйста, папа! Мама, смотри, как я умею!»
После того, как мама ушла, отец больше не водил их к Орбу. Ни разу. Акеми тайком бегала сюда одна. Ей хотелось научиться плавать лучше всех. И она научилась. Мальчишки завидовали и пару раз пытались поколотить. Обидно, когда какая-то косоглазая на спор догоняет вплавь лодку отца Ланглу, оставив остальных участников спора безнадёжно позади.
– Я плаваю лучше всех, – говорит себе Акеми, выходя из гиробуса и шагая в сторону порта. – Я знаю, где больше рыбы. Я сотни раз выходила в море. Меня не могут не взять на борт.
«Я не вернусь туда, где мёртвые дети пахнут мёртвыми цветами», – повторяет она мысленно. Она в этом уверена.
В порту, когда-то растянутом на километры вдоль берега, а теперь состоящем из четырёх ангаров, ремонтного дока и пары продуваемых всеми ветрами двухэтажных зданий, пустынно. Стоят на приколе три баркаса, покачиваются на волнах плоскодонки. Акеми решительно направляется в здание, где днём можно найти хозяев порта.