Автостопом до алтайского яка - стр. 74
– Дайте Вашу руку, пожалуйста, постойте со мной немножечко, мне это ТАК НАДО, Алёночка!
Никогда никого ни о чём не прошу, а тут такое. Алёна против: она не хочет привязываться к пациенту, снимать маску доктора и становиться человеком. Она опасается быть со мной наедине. Я держу её руку в резиновой перчатке, а рука упорно выскальзывает из моих пальцев.
– ПОЖАЛУЙСТА! – я плачу, умоляю, мне нужен человек рядом.
Алёна говорит, что её ждут другие пациенты, и все уходят, оставив меня «на гос. обеспечении». Чем крепче сжимаешь чужую руку, тем больше у неё желания вырваться. Ничего нельзя удерживать. Ничего. И никого.
Алёна уходит, и тут я даю выход своему горю: рыдаю. Хнычу и громко рыдаю, по-настоящему, как буйный больной. Я ору и одновременно вижу, как ору, навзрыд. Про то, что «Горе – это не диагноз» и «Дайте мне лекарство от горя».
И дальше просто ору и плачу, рычу и рыдаю без слов, – и это хорошо, что я привязана. Голый мужчина слева, простыня с которого давно свалилась на пол, на время этих криков затихает и перестаёт дергаться. Бабушка у стены сочувственно смотрит на моё временное помешательство: я уже не уверена в том, что оно временное, остановиться тяжело, если такое вообще возможно. Горе никак не выплакивается, у меня не хватает ни голоса, ни воздуха в лёгких. Где-то за рёбрами появляется тугая пробка, которую никак не продохнуть, и неизбежно приближается очередной приступ удушья. Туда мне и дорога…
На крики и хрипы от удушья приходит Алёна со своими точечками:
– Не устала рыдать?
От меня остались одни хрюки: я пытаюсь выкричать всё, что меня убивает, задыхаясь и хватая воздух ртом, словно рыба.
– Разве Вы никогда не любили? – всхлипываю я.
Алёна молча откидывает простынь, и я вижу в её руке шприц. Расслабляю ногу. Укол в бедро.
– Лекарство от горя?
– Да.
– Спасибо… Алёна…
Она уходит. Лежу. Лекарство начинает быстро действовать. Дыхание выравнивается, воздух свободно течёт в лёгкие. Мочевой удивлённо молчит. Начинаю распутывать левую руку – узел смехотворный, на бантик. Я не могу лежать привязанная – всё затекает, а кушетка жёсткая.
Переворачиваюсь на бок и смотрю на кафельный пол: тёмные линии межплиточных швов внезапно поднимаются кверху и зависают над поверхностью плиток – этакая сетка из швов, на расстоянии полуметра от пола. Удивлённо разглядываю эту галлюцинацию, сфокусировав взгляд: она не исчезает.
В голове всплывает тот короткий диалог, который предшествовал череде этих событий.
Я стою у стены маленькой тесной кухни, внутри гуляет адреналин и отчаяние, в глазах кислыми горошинами толпятся слёзы. А на стуле сидит он: человек, который так мне дорог и одновременно так далёк…
– Выпьешь со мной? – сбивчиво говорю ему. – Мне нужно сказать тебе…
– Мне завтра рано вставать, к тому же всё уже сказано, и не раз. Уходи из моей жизни, – мужчина резко встаёт со стула и уходит спать, так и не выслушав меня.
Смотрю, как по трубке капельницы ко мне в руку продвигаются крупные пузыри. Пытаюсь выпустить их свободной рукой – поджидаю, когда они подойдут поближе к катетеру и собираюсь отсоединить капельницу, – это настоящие пузыри, а не галлюцинация. Так забавно: только что пыталась умереть, и вдруг меня забеспокоила вероятность воздушной эмболии28…
Снова заходит Алёна и кричит: