Автопортрет: Роман моей жизни - стр. 91

– Но здесь же написано, что искривление устранено.

– Но оно было, значит, оно может опять появиться.

– Да с чего же оно появится? Оно у меня было, потому что я в детстве с машины упал. Я не собираюсь опять падать с машины.

Подполковник начал играть желваками.

– Я не могу вас отправить, потому что, если вы там не пройдете комиссию, вас вернут обратно, и перевозка вас туда-сюда обойдется государству слишком дорого.

Не могу передать, каким несчастным я вернулся домой. А дома застал своего троюродного дядю Вову Стигорезко. Дядя Вова спросил:

– Ты действительно хочешь летать? Для тебя это правда так важно?

Я ответил, что да, очень хочу летать, очень важно.

– Хорошо, – сказал дядя Вова, – завтра пойдем в военкомат вместе.

Назавтра он надел пиджак со всеми своими орденами, а их у него было очень много, и сказал мне:

– Пошли!

Я шел рядом с ним, поглядывал на него сбоку, косился на встречную публику и гордился тем, что у меня такой геройский дядя. Я думал, что перед таким дядей вряд ли кто устоит. На подполковника, однако, дядины ордена не произвели никакого впечатления, его он принял так же злобно, как и меня.

Я не знал, что делать, кому жаловаться и на что. Об истинной причине того, почему я оказался непригодным для школы планеристов, я догадался много лет спустя, когда меня по той же причине не приняли в литинститут.

Так от земли мне слишком оторваться не пришлось, но для наземной солдатской службы я по всем показателям оказался вполне пригоден. Вскоре я получил повестку из военкомата. 13 сентября 1951 года мне предлагалось явиться на сборный пункт остриженным наголо, имея при себе смену белья, кружку, ложку и приписное свидетельство. Мне предстояло пройти школу жизни и набраться опыта, ненужного людям других занятий, но очень небесполезного для будущего литератора.

Моему поколению повезло в том смысле, что большую войну мы пережили в детстве, а до начала малых войн успели состариться. Но солдатскую лямку мне пришлось тянуть четыре года и по полной программе. В 89-м году один из моих малограмотных читателей-недоброжелателей требовал непонятно от кого, чтобы ему разъяснили, как мне удалось увЕльнуть от службы в армии. Мне не удалось никак. Тем более что я и не пытался.

Тот рыбоглазый подполковник был из городского военкомата, а в нашем районном были два майора, Ермошкин и Ермолаев, похожие друг на друга не только фамилиями, но и лицами. Они знали о моем пристрастии.

– Самое главное попасть в ВВС, – говорил Ермолаев, – а не в пехоту и не в танкисты. В авиацию попадешь, а там и в летчики пробьешься. Напишешь рапорт…

– Если откажут, – подхватил Ермошкин, – напишешь второй, третий…

– Пиши, – закончил Ермолаев, – пока не добьешься своего.

С такими надеждами я и собрался в путь.

Сборным пунктом служил клуб железнодорожников имени неизвестного мне Дробязко. Вернее, не сам клуб, а пустырь перед ним. Люди постарше предупреждали, что, идя в армию, надо надевать на себя что похуже, одежду обратно не отдадут. Сотрудники военкомата такое мнение опровергали, им никто не верил (и справедливо), и сотни собравшихся на пустыре стриженных под ноль мальчишек были похожи на беспризорников из фильма «Путевка в жизнь». Каждый призывник представлял собой ядро группы провожавших его родственников. Меня провожали мама, бабушка Евгения Петровна и семилетняя сестренка Фаина. Отца почему-то не было, зато был мой друг по ремеслухе Толик Лебедь. Толик был склонен к романтическим жестам, и по его идее мы собирались, но не собрались зарыть где-нибудь бутылку шампанского с тем, чтобы распить ее, когда я вернусь. Самого Толика в армию не брали из-за ноги, укороченной после того, как Толик попал под машину. Несколько лет спустя его, хромого, все-таки призвали – и он отслужил свое в стройбате.