Автобиография пугала. Книга, раскрывающая феномен психологической устойчивости - стр. 5

В конце периода геноцида чета родителей Акайесу стала символом национального примирения. Его отец, хуту, женившийся на тутси, был избран судьей. В деревне говорили, что мудрость этого человека способствует укреплению мира. Один лишь Акайесу знал правду, но не мог ничего рассказать. Начав говорить, он бы убил своего отца и разрушил семью. Выбрав молчание, Акайесу невольно стал соучастником преступления.[5] Ребенок онемел. Но каждый вечер, когда он ложился спать и его бдительность притуплялась, ночные призраки старой трагедии оживали снова и снова, и немое кино с ужасной сценой насилия взрывало сознание мальчика. Акайесу надо было просто рассказать о случившемся, но, не желая быть ответственным за распад семьи, он молчал, стараясь заглушить голос совести: «Когда мне говорят о мудрости моего отца, я стараюсь ни о чем не думать, ничего не чувствовать». Убивая в ребенке его внутренний мир, молчание защищало близких ему людей.

Душа Пьеро умерла, когда он начал читать архивные документы. Эмили была ранена фразой любимого приемного отца и смогла избавиться от болезненного чувства, жившего в ее душе, начав писать историю жизни своих родителей. Мугабо, выживший в условиях распада общества, не нашел слушателя, несмотря на поддержку со стороны взрослых. Акайесу, связанный по рукам и ногам обстоятельствами трагедии, выбрал молчание и таким образом заставил себя страдать. Не имея возможности избежать трагедии, каждый из этих детей решил, что превратился в пугало: «Вы – это вы, люди, потому что у вас есть настоящая семья и те места, где вы можете рассказывать свои истории. Если же я попытаюсь рассказать о том, что со мной случилось, я напугаю вас, и вы броситесь от меня прочь. Вы считаете, что я – человек, но я-то прекрасно знаю, что я – лишь его слабое подобие». Во всех этих случаях только рассказ, а иногда даже одна-единственная фраза может оказаться пыткой, уничтожить или, напротив, вернуть к жизни душу, пережившую травму.

Способны ли мы жить, отказавшись от историй, которые мучают нас или, наоборот, возвращают нам силы?

Я уже давно обнаружил, что он боится истории собственной жизни. Почему мой приятель, с которым я вместе ходил гулять, казался мне странным, хотя он старался быть вежливым, всегда хорошо одевался, был улыбчив? Когда я говорил ему «Привет», он любезно отвечал мне, а потом… замолкал! Да, все именно так и было! «Ничто» – вот то слово, которым можно описать его образ. Сложно установить связь с ничем. Вероятно, моему приятелю достаточно было всего лишь рассказать свою историю, чтобы преодолеть пустоту между нами и выстроить взаимопонимание.

В последнюю пятницу мы гуляли по дороге, ведущей в Эвеска, по одному из холмов рядом с Ля Сен. Мы ни о чем не говорили и довольствовались тем, что молча переставляли ноги. Потом повернули назад, разглядывая дорогу, змеившуюся между виллами, расположенными в окрестностях Эвеска.

В последнее воскресенье я пошел тем же путем с подругой, морячкой и бонапартисткой, такие изредка еще встречаются в Тулоне. Она отвела меня к предполагаемому месту, где находилась батарея «Изгоев» (на Белом холме), а немного ниже, чуть поодаль, на холме Доннар Бонапарт разместил батарею «Бесстрашных». Стоя рядом с ржавыми решетками, державшимися на цементных столбах, женщина объяснила мне, что республиканцы не могли втащить пушки на вершину холма, поскольку англичане их очень быстро обнаружили бы. Потому они поставили орудия здесь, в месте, откуда моря даже не видно. Достаточно было всего лишь нескольких слов, чтобы ржавые решетки и цементные столбы превратились в наблюдательный пост. В этом укромном месте мы были подобны Бонапарту: могли представлять, как стреляем из пушки по редуту, находящемуся на вершине горы Кэр, где окопались защищавшиеся англичане.