утверждает, что он был построен для Козимо I архитектором [имя не указано]. Я узнал об этом три минуты назад, и это разрушает мою концепцию. Я-то предполагал, что дом начинался понемногу, скромно и был детищем бедного фермера, являя собой его представления о доме и комфорте; что через одно-два поколения явился преемник более высокого ранга и с более значительными средствами, который добавил пристройку; что с течением времени преемник за преемником добавляли все новые кирпичи и новые объемы, каждый, своим чередом, оставляя после себя деталь в виде краски или обоев, дабы отличить свое правление от предыдущих; что в конце концов в последнем столетии пришли те трое, что предшествовали мне, и добавили свои отличительные детали. Король Вюртембергский выломал в центре здания изрядное пространство – отступив примерно по сотне футов с каждой стороны, – чтобы встроить огромную лестницу, дешевую и эффектную штуковину, едва ли не единственную деревянную вещь во всем здании, и настолько же удобную, здравую и удовлетворительную, насколько она выбивается из общего характера остальной части этого бедлама. Русская княжна, которая приехала с исконно присущими ей предрассудками относительно холодной погоды, добавила канальные печи в погребе и обширную печь, облицованную зеленой майоликой, в большом зале, где находится королевская лестница, – печь, которая, как мне думается, могла бы быть церковью, маленькой церковью для детской, настолько внушительна она по размерам и так богато украшена барельефами ультраблагочестивого свойства. Она загружается и разжигается из потайного места за перегородкой, к которой примыкает спиной. Последним прибыл сам сатана в обличье графини Массильи, нынешней владелицы дома, – американский продукт и мужчина во всем, кроме пола. Графиня добавила дешевые и скаредные нововведения в виде электрических звонков, неадекватной ацетиленовой установки, устарелых ватерклозетов, примерно дюжины предметов мебели фабричного производства, выпускаемой для меблированных комнат, и нескольких купленных на дешевой распродаже ковров, которые день-деньской оскорбляют нормы цвета и искусства и никак не унимаются, пока не наступит тьма и не усмирит их.
Однако если дом был выстроен для Козимо четыреста лет назад и с помощью имевшегося под рукой архитектора, полагаю, я должен отвергнуть представления о постепенном увеличении размеров здания. Козимо явно требовался большой дом, он явно желал построить его сам, так чтобы дом был таким, как ему хотелось. Думаю, он своего добился. В архитектуре этой казармы не было эволюции. В первую очередь не было архитектуры, и позже не было добавлено ничего, кроме кричащей лестницы, церковной печи княжны и устаревших клозетов графини. Я говорю об искусстве архитектуры, его нет.
В этом длинном, уродливом и лишенном украшений трехэтажном фасаде можно обнаружить не больше архитектуры, чем в канатном заводе или кегельбане. Форма и пропорции дома предполагают украшения, поскольку он имеет двести футов в длину и шестьдесят в ширину. Но искусства архитектуры нет внутри дома, нет ее и снаружи.
Мы подходим сейчас к практической архитектуре – полезной, необходимой, которая проектирует внутреннюю часть дома и своим разумным размещением и распределением помещений делает дом удобным, пригодным и приятным местом для жительства либо наоборот. Интерьер этого дома является наглядным свидетельством того, что козимовский архитектор находился не в здравом уме. И мне кажется, несправедливо и нелюбезно вплоть до сегодняшнего времени продолжать рекламировать в Бедекере его имя и его преступление. Я благороднее, чем Бедекер, а также гуманнее, и это имя замалчиваю. Впрочем, я все равно его не помню.
