Автобиография - стр. 32

Я потерял два года, но твердо решил наверстать упущенное и немедленно взяться за автобиографию. И я действительно ее начал, но твердое решение растаяло и исчезло через неделю, поэтому работа была заброшена. С тех пор примерно каждые три-четыре года я пишу ее новые начала, а потом отбрасываю их. Однажды я проделал эксперимент с написанием дневника, намереваясь раздуть его до автобиографии, когда в нем окажется достаточно материала, но этот эксперимент продлился всего неделю: я тратил каждый день по полвечера, чтобы письменно изложить события дня, – и в конце недели результат мне не понравился.

На протяжении последних восьми или десяти лет я сделал несколько попыток создать автобиографию тем или иным рукописным способом, но результат всякий раз оказывался неудовлетворительным – было слишком литературно. Вести повествование с пером в руке – трудное искусство. Повествование должно течь, как течет по горам и зеленым лесам ручей, когда его направление меняется от каждого валуна, который встречается на его пути, и от каждого одетого травой песчаного выступа, что вдается в его русло. Его поверхность нарушается, но течение не сдерживается камнями и галькой на мелководье. Это ручей, который ни одной минуты не движется прямо, но энергично и живо бежит себе и бежит – порой грамматически неправильно, а порой давая кругаля в три четверти мили и в конце петли возвращаясь на расстояние ярда от пути, с которого отклонился. Однако он все время движется и всегда верен по крайней мере одному закону – закону повествования, которое закона не имеет. Главное – движение, способ несуществен, коль скоро движение происходит.

С пером в руке поток повествования – это искусственный канал, поток движется медленно, гладко, благопристойно, сонно, в нем нет изъянов, кроме того, что весь он – сплошной изъян. Он слишком литературен, слишком чопорен, слишком изыскан; его темп, стиль и движение не подходят для сказания. Этот самый канал всегда отражает, такова его природа, с этим ничего не поделаешь. Его гладкая поверхность интересуется всем, что встречается по берегам: коровами, листвой, цветами, – всем. И таким образом он теряет уйму времени в рефлексиях.

Начну с комментария по поводу посвящения к этой книге. Я написал эту книгу в марте – апреле 1868 года в Сан-Франциско. Она вышла в свет в августе 1869 года. Три года спустя мистер Гудман из Виргиния-Сити, штат Невада, в чьей газете я служил десятью годами ранее, приехал на восток, и как-то раз, когда мы прогуливались по Бродвею, сказал:

– Как вам пришло в голову украсть посвящение Оливера Уэнделла Холмса[60] и вставить его в свою книгу?

Я дал какой-то беззаботный и несущественный ответ, так как полагал, что он шутит. Но он заверил меня, что говорит серьезно, и продолжил:

– Я не обсуждаю вопрос, украли вы его или нет – потому что этот вопрос может быть разрешен в первом же книжном магазине, – я только спрашиваю, как вас угораздило его украсть, ибо именно на этом фокусируется мое любопытство.

Предоставить ему эту информацию я не мог, так как у меня ее не было. Я мог бы под присягой показать, что ничего не крал: таким образом, мое самолюбие ничуть не было задето, а дух – растревожен. В сущности, я полагал, что он спутал мою книгу с какой-то другой, сейчас попадет в неловкое положение и уготавливает скорбь для себя и триумф для меня. Мы вошли в книжный магазин, и он попросил «Простаков за границей», а также изящную, синюю с золотом, книжечку стихов доктора Оливера Уэнделла Холмса. Он раскрыл обе эти книги на страницах с посвящениями и сказал: