Авось, прорвемся! - стр. 8
Этого слова он не знал. Из новых слов Авось допускал лишь те, без которых ему лично не обойтись. Пиво «Пауланер» в его списке было на первом месте.
Я объяснила. Он едва не застонал.
– Слушай, а где ты вообще все это время был? Ну хотя бы последние лет десять? – спросила я. – В какой деревне прятался? Я же тебя уже целую вечность в городе не слышала!
И тут же поняла: все правильно. Поскольку в городе Авось вышел из употребления, он жил там, где его еще помнят, знают и любят. В какой-нибудь деревне, у милых старичков, на парном молочке…
Вот там бы и сидел, сердито подумала я, а его, гляди ты, на гору понесло! И за какой такой надобностью?
– Чаю не нальешь? – спросил он, глядя в асфальт.
– Пошли…
Чай в моем хозяйстве был всегда.
Он согрелся и стало ясно, что придется оставить его ночевать. Больше ему просто было некуда податься.
– Значит, на радио пригрелся, – размешивая сахар, сказал Авось. – Ну, что же в этом плохого? Там его поминают – там ему и житье. Послушай, ты ведь в газете работаешь – может, Варвара все-таки при вас кормится?
– А не проспал ли ты эти десять лет?
– А что?
– А пресса, милый, теперь в меру любопытная. Туда не лезет, где могут нос оторвать.
– А все эти скандалы с артистами?.. С певцами?..
Гляди ты, подумала я, и до тьмутаракани дошло, что Пугачева собралась с Киркоровым разводиться.
– А скандалы оплачены. Кто бы про них знал и помнил, если бы не скандалы?
Он вздохнул.
– Я еще Машу искал, – тихонько признался.
Хотите верьте, хотите нет, но я ощутила настоящую ревность.
– Возле Дворца бракосочетаний караулил?
– Ага – по пятницам и субботам, а в воскресенье спать залегал – мне же в ночь на понедельник Емелю нужно было выслеживать…
– Машу я тебе, если хочешь, найду, – пообещала я весьма пасмурно.
– Правда?!
– Правда. Это как раз нетрудно. Только на что ты ей? Она теперь умная, на авось полагаться не станет. Ей теперь реальные деньги подавай.
Он почесал в затылке.
– Ну, так всегда было, – помолчав, рассудил он, довольно артистически скрыв обиду. Ведь кто говорил: хороша Маша, да не наша? Тот, кто к ней посвататься не мог. А сватался тот, у кого деньги…
И так вздохнул бедняга Авось, что мне всерьез стало его жалко.
– Ты по Машке не тоскуй! – бодро приказала я. – Машка теперь манекенщица! Знаешь, сколько человек ее помнит? Как пройдет по «языку» в собольем палантине, так ползала сразу подумает: хороша Маша, да не наша! А телезрители? А потом, когда фото в модных журналах напечатают? Ты ей скажешь – хороша Маша, она нос задерет и ответит: да не ваша.
– Мне уходить? – вдруг спросил он.
– Куда ты пойдешь! Тебя первый же блинный патруль затормозит. Я не удивлюсь, если ты у них в розыске.
– Мне тоже так кажется, – сказал он. – Ведь многие только на меня и надеются, хотя вслух не говорят. А если соберутся, да скажут вслух, да еще хором: «Авось прорвемся!», то ведь и пойдут прорываться!
– Ты все еще не понял, что идти – некому? Города оккупированы, а деревни мало кому нужны, да за них Большой Блиняра с Большим Хренярой спокойны, потому что там исконно-посконная лексика все больше власть берет. Средства массовой информации – под контролем, в банк без «Хай!» и не входи…
Тут Авось прерывисто задышал, схватившись за горло. Я не сразу поняла, что это на него так «хай» подействовал. Когда поняла – ругнула себя за словечко. Надо же – само выскочило, я и не заметила.