Авантюристы. Книга 2 - стр. 31

– Ты же говорил, что различаешь их запросто?

– Конечно, но на всякий случай сомневаюсь. Хитрющие ведь оба. Особенно Петька.

– Или Пашка?

– Ну да. Или он. Представляешь, бывают тройни. Вот где кошмар.

– И семерни бывают. А чего кошмар-то?

– Ну как же. Напакостит один кто-то и как родителям быть, если затихарился?

– Обыкновенно. Снимает родитель ремень и по всем задницам, чтобы не ошибиться.

– Вот так? По принципу,– «Одна задница за всех и все за одного»? Не справедливо же.

– Зато преступник точно не уходит от расплаты, ну и еще потом получает по загривку от всех.

– Нет – это не наш метод. Я по-другому действую в таких случаях.

– Как?

– Отправляю их к бабушке. Начинаю чем-нибудь интересным заниматься, а их демонстративно к бабуле. Она уже обижается,– «Опять надутых ко мне выгнал?»

– Так, а Катюша как разбирается?

– Она быстро разбирается. Глянет на них своим оком и сразу видит, который напакостил. Она их не путает и насквозь видит.

– Та-а-к. А ты не видишь?

– А я не лезу. Я и к другим не лезу – это все равно, что в замочную скважину подглядывать. Противно. Себя не уважать. Мерзавцев только «сканирую» при нужде крайней.

– Тебе противно, а Катюше можно?

– Так она же по-другому видит. Не в мозги лезет, как я. Она сердцем чует и только их, а другой если кто, так обведет ее вокруг пальца запросто. Она на прошлой неделе в супермаркет одна сходила за продуктами, вернулась без продуктов и денег. Да еще и ревет. Слезы в три ручья. Спрашиваю в чем дело? Оказалось, что к ней на улице подошел дядечка, весь из себя «Богом обиженный». Говорит,– « Мы сами не местные, погорельцы мы. Сидим на вокзале всей деревней». Ну, она и отдала все, что с собой было. Вот, наверное, бомжара удивился. Верит всем. Рот раскроет и верит. Лох жуткий.

– Просто добрая она, а люди это чувствуют,– заступился за Катюшу Серега.

– Ну да. И пользуются без стыда и совести. Особенно в 20-м.

– Почему там особенно?

– А потому что здесь люди побесхитростнее. Если говорит, что погорелец, значит, так оно и есть. И народу здесь меньше. А там все норовят облапошить друг друга. Опустить, развести, лохануть, кинуть, бортануть, лапшу на уши навешать. В 18-том и слов-то таких не знают пока. Совесть у людей в этом веке не так заглушена. А в 20-м она уже попискивает едва слышно. Я как-то в метро ехал, смотрю, бабка идет в галошах веревкой подвязанных и причитает:– «Внуков троих одна воспитываю. Родители погибли в автокатастрофе. Помогите люди добрые. Кто чем может». Ну, и не удержался, заглянул в «замочную скважину». А там! Внуков сроду не было. Пенсию себе выбила по инвалидности какую-то немыслимую. И пропивает ее вместе с таким же уродом моральным, а потом по вагонам с плакатом ходит.

– Так и здесь вон на паперти сидят такие рожи, что от одного взгляда на них дурно делается и все стонут, тоже самое. Только не автокатастрофа, а «поветрие сгубило» и «недород с пожаром извел». Профессиональное нищенство всегда было и будет.

– Так тут действительно «поветрие и недород». А люди стесняются своего положения и норовят как-нибудь из него выцарапаться. Веры больше в Бога может быть?

– Да ну. Видимость одна. А прохиндеев меньше, потому что, как ты сказал, народу меньше. И потом, тут и нормально живущие вон в лохмотьях, как Петровы ходят. Заплата на заплате, блин. Поэтому просить-то чтобы, у такого населения и разжалобить, нужно и вовсе быть в отрепьях и струпьях. Ту же бабку, которую ты в метро увидел, если сюда переместить, то ее с паперти сразу прогонят, только за одни галоши, да еще и на веревочках. Рядом с лапотниками в онучах она барыней будет выглядеть.