Аркан 22 - стр. 17
[10].
Жулдыз сидела на подоконнике, подтянув колени к груди и обхватив их обеими руками, подбородок положила на колени, плечом оперлась о стекло, а глаза подняла к небу. Там, в предрассветном чернично-розовом киселе космоса, ярким, манящим маяком сияла утренняя звезда.
Женщина смотрела, не отрываясь, запоминая причудливые переливы цвета, сохраняя в памяти чернично-розовую палитру. Сегодня ей улетать в Москву, но завтра, добравшись до своей студии, она обязательно нарисует эту звезду, это невероятное небо и космический пейзаж окрестностей родного Актау.
Родительский дом Жулдыз стоял в частном секторе, на самой окраине города, открывая ей вид на марсианские ландшафты, овраги и сопки. Помнится, когда-то в детстве она хотела жить ближе к центру и к школе. Но сейчас такая удаленность от мирской суеты ей нравилась больше. Здесь она подпитывалась энергией, ловила вдохновение и образы для своих картин. Жулдыз – известная во всем мире казахская художница.
Однако проявлять себя в этот мир возможно лишь в местах средоточия энергии движения, поэтому пора ей возвращаться из уютного отчего дома в Москву, где ждут ее муж Сергей, дети Руслан и Лиля, художественная студия и предстоящая персональная выставка.
Жулдыз спустила ноги на холодный пол, на цыпочках пробежала обратно в кровать, села, опершись спиной о мягкий ворсистый ковер-лабиринт, висевший тут с незапамятных времен, укуталась в пуховое одеяло, но спать уже не хотелось. Она думала… она мечтала. Прикрыв раскосые глаза, Жулдыз представила себе выставку: каким будет зал, какие картины и где будут экспонироваться, какие люди придут, какие восторженные отзывы напишут критики. Жулдыз видела это все как наяву, улыбалась.
Словно искорка, словно дальняя утренняя звезда сверкнула меж сомкнутых век на границе сна и реальности. Значит, точно так оно все и будет. Надо лишь следовать за мечтой и доверять Вселенной. Таким было ее жизненное кредо. Все приходит тогда, когда надо, все сбывается, если очень хотеть, мир открывается тебе, если ты сама несешь ему добро и красоту.
Покой и сладкую истому мечтания прервал скрип деревянной двери. То матушка заглянула в комнату. Они с отцом ранние птахи.
– А, не спишь, дочка, – обрадовалась мать, распахивая дверь и впуская в комнату густой аромат жареных баурсаков[11] и горелого масла.
– Нет, – заулыбалась Жулдыз, протягивая матери руки. – Посиди со мной, анашым[12].
Старая женщина прошаркала больными ногами до железной с панцирной сеткой кровати, присела на краешек. Неловко протянула дочери пожелтевшую руку, всю в тонких выпирающих жилах и синих вздутых венах, будто перевязанный бечевками сухой кулечек из пергаментной бумаги. Жулдыз нежно обхватила ее ладошками, переменила позу, сев на коленки и, склонившись к старушке, прижала руку к сердцу. От движения из-за пазухи байковой ночной рубашки выскользнула цепочка с кулоном.
– Что это, а? – спросила мать, перехватив золотой кулон в форме кубика свободной рукой. – Написано что-то? Не по-нашему. Да и не по-русски. А?
– Это подарок, мама. Один хороший человек подарил. А что написано, не знаю. Может, руна какая. На удачу, сказал.
– Ай-ай, шайтановы письмена, – запричитала старушка. – Ладно, ты наши обычаи не чтишь, городской жизнью живешь. То понять можно. Но знаки магические на себя вешать – это же грех, дочка, харам.