Аркадия - стр. 19

Об участии Саннадзаро в событиях тех лет сохранились лишь фрагментарные сведения. Возвращаясь к «началу болезней», к заговору и мятежу баронов, мы понимаем, что никто, уличенный в связях с мятежной партией, в двуличии по отношению к королю Ферранте и принцам, не мог сохранить свое положение при дворе, а положение Саннадзаро было хоть и скромным, но стабильным даже в самый разгар репрессий. Значит, у Ферранте не было сомнений в его верности; вообще старый король не только хорошо разбирался в людях, но и, в отличие от многих других тиранов, понимал, что людьми прямыми и искренними, как Якопо, разбрасываться глупо.

Десятая эклога «Аркадии», законченная, вероятно, или перед началом прямого военного противостояния 1485 года, или, во всяком случае, до учиненного королем истребления мятежников, пронизана сильнейшей тревогой за судьбы страны и общества:

Но поэт не ограничивается сетованиями. В эклоге, хоть и сознательно написанной намеками («великое малой завесой скрывая»), присутствуют и открытые обличения королевской власти, наделяющей привилегиями и землями бюрократов и военных из Каталонии за счет владений, отнимаемых у местного дворянства (вспомним, что и семья самого поэта пострадала таким же образом).

В эклоге есть и призывы к действию; но к кому конкретно они были обращены и что именно, по мнению поэта, надлежало делать, для современного читателя остается непростым вопросом:

Большинство итальянских комментаторов Саннадзаро, как прежних, так и современных, полагают, что коль скоро поэт хранил непоколебимую верность королям Арагонской династии, то он должен был поддерживать и любые меры этой власти, направленные на подавление мятежа, в том числе казни и конфискации. Но как уже было сказано, у Саннадзаро имелись собственные обиды на королевский двор по части конфискаций. Были люди, которых он мог считать лично ответственными за страдания своей семьи, – как, например, государственного секретаря Антонелло Петруччи, в 1464 году скрепившего своей подписью акт о передаче имения Саннадзаро в чужие руки. С разными представителями обеих сторон – королевской и оппозиционной – он мог иметь самые различные, добрые или недобрые, дружественные или враждебные, отношения. Коренное дворянство в Кампании объединялось в кланы, где власть старших не могла не влиять на политическую ориентацию и поведение младших. Личная дружба, преданность, уважение между людьми из разных кланов подчас не могли помешать им оказаться во враждующих лагерях: принципы феодальной или родственной верности были сильнее чисто личных симпатий. Эти традиционные связи учитывали все участники конфликта, включая и короля: поэтому устрашающие жестокости по отношению к мятежникам легко сменялись поисками компромисса, широкими амнистиями, и наоборот. Не приходится искать у Саннадзаро политической определенности, которую можно было бы ожидать от европейца XX столетия. Если он и делил соотечественников по какому-то признаку, граница для него проходила скорее между людьми чести и бесчестными, сострадательными и жестокими, щедрыми и жадными, любителями знания и косными невеждами, талантами и посредственностями. Не обращены ли слова поэта к творчески и интеллектуально одаренным людям (кого и подразумевает он постоянно под именем «пастухов»)? Не их ли призывает он хранить терпение и настойчивость, не сдаваться перед косностью, узостью, ленью, конформизмом, близоруким своекорыстием, ограниченностью жизненных интересов и целей? Это и есть та главная борьба, от исхода которой зависит будущее Неаполитанского королевства, Италии, мира…