Архивы Дрездена: Доказательства вины. Белая ночь - стр. 88
Другой мотив снов о противоположных желаниях настолько очевиден, что возникает опасность вообще его проглядеть, как это со мной и случалось долгое время. В сексуальной конституции многих людей существуют мазохистские компоненты, которые возникают в результате обращения в свою противоположность других компонентов – агрессивных, садистских[116]. Таких людей называют «духовными мазохистами», если они находят удовольствие не в причиняемой им телесной боли, а в унижении и в душевных муках. Не требуется далее пояснять, что этим людям могут сниться сны о противоположных желаниях и неудовольствии, которые все же являются не чем иным, как исполнением желаний – удовлетворением их мазохистских наклонностей. Я приведу одно такое сновидение: молодому человеку, в юные годы мучавшему своего старшего брата, к которому он был гомосексуально расположен, теперь, когда его характер основательно изменился, снится состоящий из трех частей сон. I. Его старший брат к нему «пристает». II. Двое взрослых людей любезничают друг с другом, преследуя гомосексуальные цели. III. Брат продал предприятие, которым сновидец собирался руководить в будущем.
После последнего сновидения он проснулся с самыми неприятными чувствами, и все же это является мазохистским сном-желанием, перевод которого мог бы гласить: я бы получил по заслугам, если бы брат наказал меня продажей того предприятия за все муки, которые он от меня терпел.
Я надеюсь, что предыдущих примеров достаточно, чтобы – до следующего возражения – считать вполне вероятным, что и сновидения с неприятным содержанием можно трактовать как исполнения желаний. Кроме того, едва ли кто-нибудь увидит проявление случайности в том, что при толковании этих сновидений мы всякий раз приходили к темам, на которые не любят говорить или не любят думать. Наверное, неприятное чувство, пробуждаемое подобными сновидениями, попросту идентично неудовольствию, которое пытается нас удержать – чаще всего успешно – от обсуждения или обдумывания этих вопросов и которое каждый из нас должен преодолеть, если мы все же считаем себя обязанными ими заняться. Это повторяющееся в сновидении чувство неудовольствия не исключает, однако, наличия желания; у каждого человека есть желания, о которых ему не хочется рассказывать другим, и желания, в которых он не хочет признаться даже себе самому. С другой стороны, мы считаем себя вправе связывать неприятный характер всех этих снов с искажением в сновидении и делать вывод, что эти сновидения искажены, а исполнение желания в них замаскировано до неузнаваемости именно потому, что имеется отвращение, намерение вытеснить тему сновидения или противоположное желание, которое порождается ею. Следовательно, искажение в сновидении фактически оказывается проявлением цензуры. Но мы учтем все, что дал нам анализ неприятных снов, если изменим нашу формулу, выражающую сущность сновидения, следующим образом: сновидение – это (замаскированное) исполнение (подавленного, вытесненного) желания[117].
Остаются еще страшные сны, являющиеся особой разновидностью сновидений с неприятным содержанием, понимание которых как снов-желаний встретит наибольшее сопротивление у непосвященных. Тем не менее я могу здесь очень кратко разъяснить страшные сны; это не является новой стороной проблемы сновидений, которая бы в них проявилась, а речь здесь идет о понимании невротического страха как такового. Страх, который мы ощущаем во сне, лишь на первый взгляд можно объяснить содержанием сновидения. Подвергая толкованию содержание сновидения, мы замечаем, что страшный сон объясняется содержанием сновидения не лучше, чем, например, страх при фобии объясняется представлением, с которым эта фобия связана. Хотя и верно, например, что человек может выпасть из окна, и поэтому у него есть причина проявлять известную осторожность, находясь возле окна, но нельзя понять, почему при соответствующей фобии страх настолько велик, что преследует больного даже там, где для этого нет повода. Это же объяснение является правомерным как по отношению к фобиям, так и по отношению к страшным снам. В обоих случаях страх лишь присоединяется к сопутствующему представлению и проистекает из другого источника.