Архитектор - стр. 2

Горину было без двух месяцев сорок лет, но ему редко давали больше тридцати пяти. Его приталенное пальто выдавало атлетическую фигуру. Тёмные волосы с лёгкой проседью были всегда аккуратно и коротко стрижены, на лице – ни следа щетины. Имея невысокий рост, он держался с военной выправкой, горделиво приподняв голову и расправив плечи. Упругая походка, уверенный взгляд, манеры выражали силу и власть аристократа.

Впереди перед лестницей с широкими перилами показался человек в белом халате.

– Дмитрий Андреевич! – он приветливо махнул рукой, – прости, сам не смог встретить. Министерство теребит постоянно.

Это был главврач Арбенин, худой высокий поседевший человек с измождённым лицом.

– Понимаю, ответил Горин, – пожимая протянутую руку, – сейчас всем непросто. Но вам лучше отдохнуть. Съездите в праздники на рыбалку.

– Сейчас не до этого, Дима.

Горина нисколько не покоробило такое обращение, хотя даже старые знакомые стали заискивающе «выкать» после его назначения. От Арбенина, как близкого друга отца, он и не думал требовать дистанции. Горин похлопал его по плечу. Не дружески, а скорее как возмужавший сын подбадривает стареющего отца.

– Трудные времена закаляют. Человек рождается заготовкой, и только испытания превращают его в сталь, – сказал он.

– Вылитый отец! – с восторгом сказал Арбенин, потом резко переключился, – Интересно посмотреть на пациента? Допросить его вряд ли получится.

– Давайте взглянем. Как он?

– Стабильно. Сам понимаешь, при таком поражении головного мозга он, как бы деликатно сказать…

– Растение?

– Да, скорее растение. Впрочем, увидишь.

Пока они поднимались по широкой лестнице, доктор, не открывая рта, напевал. Дмитрий узнал мотив: ария Германа из «Пиковой дамы». Ему помнилось только «Что наша жизнь – игра» и «Пусть неудачник клянёт свою судьбу». Слова оказались к месту и ко времени. Горин размышлял о себе: кто он – неудачник или так, не в его пользу сложились обстоятельства? Однокашники, с кем он начинал в академии, давно светились среди партийной элиты, а он рисковал надолго застрять на побегушках в роли послушной детали машины власти. Конечно, ему хотелось большего. В конце концов, возраст – под сорок, сколько можно топтать землю, оставаясь ищейкой, пусть и с большими погонами? Ладно, всё это лирика, думал он, разглядывая ступени. Местами бетон с мраморной крошкой откололся, однако, миллионы шагов сгладили острые края, как вода стачивает камни. Раскрыть покушение, потом торговаться. Кто отваживается – побеждает.

Когда они оказались возле глухой двери хронического отделения, доктор приложил карточку-пропуск к замку. Едва переступив порог, Горин сморщился. В нос ударил запах хлорки, больничной еды, кварцевых ламп, лекарств и немытых тел. Он с детства терпеть не мог эти запахи. Так для него пахла обречённость. Стоило ему уловить хотя бы намёк на них, как перед глазами представала картина: некрашеная палата, койки с грязным постельным бельём, толстозадые медсёстры, – одна вынимает из руки матери иглу капельницы, другая покрывает с головой простынёю, – и три апельсина, выпавшие из неловких детских рук Дмитрия на исшарканный пол с мелкой кафельной плиткой. Зачем он носил апельсины? Она их никогда не ела. Инспектора передёрнуло. С годами воспоминания поблекли, но всё ещё болезненно отзывались из глубин памяти.