Архангельский свет - стр. 13
Хвостик замирает, хвостик умирает, куриная ты голова, и ты тоже на миг замираешь, а очнувшись, вздрагиваешь и бросаешь его на землю. Зачем тебе мертвое в руке? Тронешь мертвое и сам станешь мертвым. Ты вот когда хоронил мать, то потрогал ее лицо в гробу, а оно холодное. Но проходит минута, и ты шаришь руками в траве и находишь хвостик и подбираешь его. Изгибом он напоминает мамину брошку, которой ты частенько играешь, выдумывая разные истории – то будто ящерка уползает вглубь земли и встречает своих предков и принимает от них какое-то окончательное волшебство, то будто бы она спит на кристаллах слюды и сердце ее тоже становится слюдяным и холодным, и поэтому ночью она ложится на твою грудь, чтобы согреться, а ты после этого никак не можешь проснуться.
Подъем! Сорвался с кровати, побежал в вонючий туалет, а там, разглядывая ржавый кафель, сидят на корточках и мусолят бычки король Виктор Эммануил Третий и космонавт Гагарин, и еще к стене прислонен какой-то новенький, безногий, однорукий и одноглазый, я пока не разобрался, в каком дне календаря он живет, справил нужду, умылся там же в кривой раковине, потом завтрак, пустая каша с пустым чаем, потом обратно на кровать, сидеть, ждать, не выходить, пока не придет, не прилетит главный грач, черный, с острыми глазками, которого не проведешь, который знает про тебя все. Помнишь, господин товарищ начальник главный врач, как я кормил тебя конфетами на кладбище? Интересно, а грачи ловят ящериц? Они ведь живут там на кладбище в сорной траве.
Без этих ящерок никуда. По их мановению, вернее, по взмаху хвостика, в степи вырастали дикие тюльпаны, белые и желтые, с сильными и крупными корневыми луковицами. Мальчишки вырывали и ели эти луковицы – они были сладкие и горячие от скрывавшей их земли. Наверное, самое вкусное, что ты пробовал в жизни, были эти луковицы. Ну и конфеты, конечно. Последний раз ты ел конфеты на кладбище, да, и много бы дал, чтобы отведать их еще хоть разок. В день получки мама брала тебя с собой в магазин и покупала целый мешок конфет, который потом делился на две части – тебе и старшему брату, но брат выигрывал у тебя в шахматы добрую половину твоей доли. Ты не оставался в долгу и забирался под сервант, в то время как брат целовался с девчонками, и за шпионство получал подзатыльники, но все равно было жутко интересно! А рядом с сервантом на высоком деревянном треножнике в огромной кадке обитал настоящий мексиканский кактус, с листьями-лаптями, покрытыми крупными, почти швейными, желтоватыми иголками. Треножник был неустойчивым, и однажды, сражаясь с солдатиками и ползая по полу, ты наткнулся на это чудовище. Кактус, словно хищник из засады (он давно за мной охотился!), упал на тебя, впившись в спину десятком-другим иголок. Ты лежал распластанный на полу и даже не кричал, а тихонько так поскуливал. Спасла тебя, понятное дело, бабушка, отнявшая от тебя этого зверя. Потом ты выстрелил в кактус из рогатки. Рогатый да гадкий, как туз в картах, а на нем картуз…
А еще ты выстрелил из рогатки в отца. Он был местный пьяница. Год назад он бросил семью, и ты выстрелил в его изображение на свадебной фотографии, висевшей над сервантом в лакированной рамочке. Родители там были молоды и красивы, и у фотографического отца во лбу под козырьком картуза появилась аккуратная черная дырочка от камушка.