Аргентина. Лонжа - стр. 28
Теперь за окнами вечер. Они вновь стоят, уже больше полутора часов.
На этот раз словарь не пополнился. Вагон был просто вагоном с обычными деревянными скамьями, только окна зашиты жестью. Ему досталось место неподалеку от тамбура, где скучала «черная» охрана. Вагон оказался заполнен почти целиком, причем нескольких пассажиров привели прямо в цепях, словно галерных рабов. Этих разместили отдельно, посередине, оставив спереди и сзади по пустой лавке и обеспечив особой охраной.
Еда не полагалась, один раз выдали по кружке воды. Кто-то наивный попытался возмутиться, ссылаясь на инструкцию по транспортировке заключенных, и тут же заработал полноценных «пластырей». Сидеть ему уже не пришлось, так и бросили в проходе.
Разговаривать, естественно, запретили, но кое-кто все равно перешептывался, рискуя попасть под очередной «пластырь». Лонже не повезло – соседи попались необщительные. Молчали, а потом «доходяга» завел свою шарманку:
– Умру… умру… умру…
Теперь уже – еле слышным шепотом, перемежаемым хриплыми вздохами. Белые глаза закрылись.
– Нельзя умирать, – внезапно повторил тот, что справа. – Это ты верно сказал, камрад. За что тебя? Курил в кинотеатре?
Лонжа чуть подумал, раскрыл невидимый словарь – и ответил честно:
– Домой, в Германию, вернулся… А… А как правильно сказать?
Сосед быстро оглянулся и пояснил шепотом:
– Незнакомым о причине ареста не говорят. Но, чтобы своих отыскать…
Умолк, провожая взглядом лениво бредущего охранника.
– …Отвечают так. Уголовники – ни за что или что «безвинно» страдает. Коммунисты – что курил в кинотеатре. Не твой случай?
Лонжа виновато улыбнулся.
– Вижу… Если Черный фронт, то «поругался с шуцманом». У бродяг и бездомных – свой ответ, и у тех, с мужчинами которые, свой. Но этого, уж извини, не знаю, неинтересно. Значит, «черный»? За Отто Штрассера?
– Эмигрант. Вернулся – и оказался «черным».
Сосед вновь кивнул, поглядел внимательно, словно запоминая. Замолчал. Словарь пополнился, но поговорить толком не удалось. Курящим в кинотеатре не о чем беседовать с теми, кто ругается с полицией…
Легкий толчок, свисток паровоза… Поехали.
– Ма-а-алчать! – рявкнул вновь появившийся в проходе «черный» охранник – вероятно от великой скуки. А может, и проигрался: в тамбуре уже не первый час лупили картами по откидному столику. Лонжа внезапно подумал, что убить крикуна не составит труда. Нападения эсэсман не ждет, пистолет в кобуре, дубинкой же можно воспользоваться и самому. Пока остальные добегут, пока выхватят оружие и нашпигуют пулями, этому голосистому полный капут придет. И не надо будет ехать ни в какой «кацет»! Зато возьмут в Валгаллу, все-таки с оружием в руках, хоть это и трофейная дубинка.
А всем прочим урок будет. Пусть увидят, что люди остаются людьми, а не баранами на бойне. Кто-то должен стать первым.
Значит, не зря!
Лонжа закрыл глаза, резко выдохнул. Нельзя, нельзя! Путь в Валгаллу, на янтарный пирс, в зал с золотыми щитами, для него пока закрыт. Умирать запрещено, приказано выжить…
Стучали колеса на стыках, из щелей несло угольной гарью, сосед слева по-прежнему что-то бормотал. Поезд ехал из одной дурной бесконечности в другую, такую же дурную, и само Время, устав бродить по кругу, прервало свой вечный ход. Лишь сердце по-прежнему билось, отсчитывая отрывавшиеся от жизни секунды: – Тик-так, тик-так, тик-так…