Апрельская ведьма - стр. 13
Ну вот, он вроде бы немного повеселел.
– Что, ночью случилось что-нибудь?
Есть надежда на прощение. Я вкрадчиво прихватываю мундштук.
– Да. Я убила чайку.
Вид у него удивленный.
– Зачем это?
Хотела бы я сказать правду – затем, что я видела сон Кристины. И покуда я выдуваю заведомо лживый ответ, перед глазами вспыхивает подлинное воспоминание: блестяще-черное окно Кристининого дома, чайка садится на жестяной подоконник снаружи ее спальни, а внутри чаячьего глаза сижу я сама. Сны Кристины бледным туманом висели в комнате над ее кроватью. Поначалу они были размытые и невнятные, но мгновение спустя проступила четкая картинка: три девочки на вишневом дереве. А потом – Эллен: она идет с подносом, а на подносе – три стакана морса. Очки у нее съехали на самый нос, и она весело поглядывает поверх них.
И все. Но мне хватило и этого.
Мой гнев распускался, как морской анемон, я видела его, это темно-красное ядовитое существо, тянущее свои щупальца во все стороны, – к предательнице Эллен, к Кристине, Маргарете и Биргитте – проклятые воровки! И внезапно мой гнев охватил щупальцами весь мир, и чайку тоже, и я велела ей взмыть в небо и заставила ее с надсадным криком летать и летать против ветра широкими кругами, пока крылья ее не обессилели и тело не задрожало мелкой дрожью. Тогда я развернула птицу и велела ей спикировать со страшной высоты вниз, на Сонггатан, прямо в красную кирпичную стену дома моей сестры.
Но эта правда Хубертссону покажется помешательством и безумием. Посему ограничиваюсь коротким ответом:
– Да просто чайка металась туда-сюда…
Хубертссон морщит лоб.
– Что, тебя опять трясло?
Я не отвечаю. Чернота моего экрана заставляет его встать с подоконника и подойти. Он становится в ногах кровати и пристально разглядывает меня, прищурив глаза.
– Было дело, а? Ты ведь испугалась? И все из-за этой троицы?
Чудовищный сильный спазм швыряет мою руку на сетку кровати. Он это видит – но не реагирует.
– Что-то я не пойму, – говорит он. – Другие истории прямо фонтаном из тебя бьют, а эта – в час по чайной ложке. Про них ты почему-то боишься выдумывать небылицы, а? Разве ты не понимаешь, что именно поэтому и надо про них сочинять!
Я хватаю мундштук:
– Доктор, вы теперь еще и психоаналитик?
Он фыркает в ответ. Потом отходит к столу и поглаживает ладонью черную папку.
– Нужны дополнительные материалы?
Я издаю звук, который следует понимать как «нет». Мне не нужно дополнительных материалов. Несколько лет назад он уже познакомил меня с содержимым черной папки. Она полна журналов, фотографий и газетных вырезок о моей матери и сестрах. Большую их часть я знаю наизусть.
– Что ты сказала?
Я снова хватаю мундштук и принимаюсь дуть:
– Нет. Мне больше ничего не нужно. На этот раз у меня пошло. Должно получиться…
– Дашь почитать?
– Нет. Пока что нет. Не раньше, чем закончу эту повесть.
Он поворачивается ко мне спиной и якобы разглядывает картину на стенке, бессмысленный эстамп из «Икеи», засунув руки глубоко в карманы. Мне страшно, что он вот так отвернулся, и я взываю, дую в трубку с такой силой, что слюна заливает мне рот.
– Эй! На этот раз я не намерена сдаваться! Обещаю!
Услышав, что я кончила пыхтеть, он поворачивается, читает и улыбается. Он простил меня.
– Вот и славно.
Молчание. Наши глаза встречаются. И лишь теперь я замечаю – чего-то не хватает, маленькой искорки, которая всегда мерцала в самой глубине его взгляда. Я понимаю, что это значит, – это понимает каждый, кто прожил всю свою жизнь по больницам. Надо торопиться.