Аппендицит - стр. 4

Похожа, да только тут все по-настоящему, без понтов.

Потом иду мимо Общевойсковой академии. На стене мемориальная доска с черным, будто чугунным, барельефом. Как-то я перешел на другую сторону улицы и прочел написаное золотыми буквами: «герой гражданской войны Василий Иванович Чапаев учился в Академии в 18-м году». Теперь, когда я попадаю на это место, окружающая меня действительность всегда начинает слегка подрагивать.

Во-первых, фамилия того, кто мог учиться в Академии, была Чепаев. Во-вторых, это сталинское десяти – или одиннадцатиэтажное размашистое здание не могло существовать в 18-м году. Сюр на сюре.

Тут я замечаю, что с плоской крыши выступающего наружу и по-древнеегипетски глухого первого этажа исчезла боевая машины пехоты. А ведь ее пушка, словно одетый в защитный цвет fuck, всегда торчала высоко в небе прямо над слегка косноязычной фразой Сталина про пяди и вершки. Никакой подписи под фразой, конечно, не было.

А, может, боевой машины пехоты тоже никогда на этой крыше не было, с подозрением думаю я? Словом, галюциногенная мемориальная табличка дала о себе знать.

Стряхнув наваждение и перейдя дорогу, я оказываюсь под стеной посольства Северной Кореи. С годами мне все сильнее хочется попросить политическое убежище именно в этой стране.

2012

По подножью холма протянулась деревня – Татарово. Наверху стояла церковь. С холма видны были пойма, Москва-река, в солнечную погоду вдалеке блестел куполом Иван Великий. К Москве— реке, подрезая холм, шел крутой овраг с ручьем на дне.

В 41-м церковь закрыли, а колокольню взорвали, чтобы немецкие летчики, заходя с запада на Москву, не использовали ее в качестве ориентира. Сама деревня дожила до Олимпиады, сделавшись уже частью города. Рядом строили велотрек, гребной канал, и деревню снесли. Вокруг оврага по холмам пустили асфальтированную велодорогу. Остались яблоневые сады и полуразрушенная заколоченная церковь из красного кирпича. Еще лет через пять за дальним от реки краем оврага построили жилой район. По пустующей велодороге стали гулять с детьми и собаками.

Отчего-то лучше всего их было видно зимой, когда свод над папертью под уцелевшим этажом колокольни покрывался изморозью. Белый прозрачный налет словно проявлял выстлавшие потолок остатки мозаики. Две ангельских головы с глядящими на тебя ликами почти соприкасались макушками по обе стороны от верхней точки свода. От них расходились вниз – перышко к перышку – фантастические радужные крылья. Делали мозаику ученики Васнецова.

Прошло еще лет десять и здание вернули церкви. Постепенно надстроили колокольню, возвели купола. Свод над папертью сначала зашили досками, а теперь на них роспись, такая же, как и по всему храму.

В церкви я захожу не часто, но, если что, знаю – здесь, под досками с грубоватой росписью, спрятаны два изумительной красоты ангела.

Когда, словно по аллее, гуляешь по велодороге в окружении высоких берез, осин, лип, дубов, кажется, что бетонный город с той стороны реки наползает на остатки живой природы и вот-вот ее уничтожит. Но это только кажется. Стоит оставить на несколько десятков лет без присмотра какое-либо сооружение рук человеческих, и природа начинает неумолимо его разрушать, чтоб еще через десяток-другой и следов никаких от него не осталось среди буйно расплодившейся растительности.