Апостасия. Отступничество - стр. 69

– В среду в шесть часов нас ждет Зинаида Николаевна.

Нет, в обморок он, слава Богу, не упал, но коленочки, как сказала бы мамочка, задрожали. Среда – это когда же?.. Да это уже послезавтра! Да ведь надо подготовиться! Что читать? Лучшее!.. А что у него лучшее? Посоветоваться разве с Матвеем? Да у них совсем разные направления… Матвей все больше туману напускает, а у него, у Павла… «хрустальной ясности смысл». Так говорит мамочка, которой одной он в конце концов открылся и доверяет.

И вот – среда… Вымыт, вычищен, отутюжен, надушен. Цветы… какие лучше цветы? Розы? Ах, нет, Матвей говорил, она любит лилии. Да, розовые лилии. Розовых не оказалось. Купил белые. Что еще? Тетрадочка стихов. Вот она здесь, на груди.

Без пятнадцати шесть он уже мерил шаги у дома Мурузи вдоль Пантелеймоновской до угла Литейного и обратно и каждую минуту взглядывал на часы. Как бы не опоздать, – волновался Павел, зная за товарищем такой грех. Но вот и Матвей! В отличие от принаряженного приятеля, он выглядел волне обыденно и без букета. Что ж, он – свой. Ему можно.

Дверь открыла молодая горничная. Блеснув черными быстрыми глазами на Павла, белозубо улыбнулась и приняла шинели.

– Проходите, господа студенты.

И вот он входит в полуосвещенную гостиную. Зинаида Николаевна в узком, зеленом, переливчатом платье, что очень идет к ее серо-зеленым глазам и золотисто-рыжеватым волосам, полулежит на кушетке.

– А! Молодые дарования… – томно прищурясь, роняет она и протягивает поэтам руку. – Милости прошу.

Павел целует надушенную ручку и вручает Сильфиде (как он сразу ее окрестил) букет.

– Чудесные лилии. Спасибо. Катенька… – И она передает букет горничной. – Садитесь, господа… вот сюда, на диван, ближе к лампе… Ну-с, дайте-ка я на вас посмотрю… – И Зинаида Николаевна, приблизив к глазам лорнет, стала подробно и внимательно рассматривать Павла («Как микроба в микроскоп», – пронеслось у него в голове). Кончив осмотр, Зинаида Николаевна отложила инструмент и удовлетворенно произнесла: – Ну что ж, будем считать, что познакомились.

– Я, Зинаида Николаевна, вам рассказывал. Наш лучший поэт («Ну, лучший не лучший, лучший-то, положим, я», – одномоментно думал Матвей), Павел Рорик.

– Как вы сказали? Рорик? – Зинаида Николаевна подавила смех. – Верно, псевдоним?

– Псевдоним, – признался Павел. – А вам кажется… не очень?

– Ну, как вам сказать… немножко странно. Но отчего же – Рорик?

– Видите ли… моя матушка… она из последних Рюриковичей… А один мой знакомый студент говорит, что Рюрик звучит по-скандинавски скорее Рорик… Вот. И всё.

– М-м… Теперь понятно. Ну и что же вы нам почитаете, господин Рорик?

Павел встал, откашлялся.

– Я волнуюсь, – сообщил он.

– Не волнуйтесь, – сказала Зинаида Николаевна. – Здесь ваши доброжелатели.

– Спасибо. Так я начинаю?

– Начинайте.

– Стихотворение называется «И Слово плоть бысть».

– Очень интересно, – сказала Зинаида Николаевна и, приготовившись слушать, снова наставила на поэта лорнет.

– Если можно… без этого… без лорнета, – попросил Павел.

– Ах, пожалуйста.

– «И Слово плоть бысть», – повторил он название и стал читать первые строки, дрожа и краснея, потом, по мере чтения, голос его окреп, вдохновляющая мысль повела за собой ввысь, как Вифлеемская звезда туда, где произошло единственное в мире чудо нисхождения Бога Слова в мир… Это были стихи, посвященные Рождеству, но лишенные бытовизма, или слащавого умиления, или рассудочной пошлости, простые и даже грубые, как камни Сиона…