Антонимы любви - стр. 7

– Классные сережки. У моей бабушки есть похожие, надевает их только в театр. Это мельхиор?

На секунду мне кажется, что я проглотила язык. Что это было? Комплимент? Не каждой девушке понравится такое сравнение. Если, конечно, его бабушка не Дита фон Тиз, в чем я сомневаюсь. Собрав мысли в кучу, серьезно изрекаю:

– На твоем месте я бы сейчас думала не о сережках, – в сердцах забываю, что до этого мы обращались на «вы». – Родители, вообще, в курсе, что ты натворил?

Моя дерзость его только забавляет. Он ухмыляется, словно происходящее – лишь забавный спектакль, а не повод отправиться одному из нас в тюрьму.

– Я давно совершеннолетний. Даже по меркам Сингапура. Так что их это не касается.

Начинает казаться, что у этого парня либо слабоумие, либо он хочет попасть за решетку. Я слышала, что иногда так делают мигранты – намеренно совершают преступления, чтобы их депортировали на родину. Вот только на мигранта Антон не похож, а на придурка – на все сто.

– Герой явился. Варь, ты ему уже дала листочек с ручкой? – громкий голос заполняет пространство.

– Зачем?

Мы оба смотрим на мать, которая вихрем влетает в магазин. Двое мужчин уже почти закончили работу, новое стекло выглядит таким чистым, что кажется, будто мы сидим на улице.

– Ну, как зачем? Писать извинения.

– Это вместо компенсации? Согласен. У меня даже ручка есть, – Антон щелкает в воздухе колпачком, и я замечаю на его кисти надпись на каком-то инопланетном языке.

– Размечтался. Это в дополнение.

Повисает напряженная пауза.

– Подождите, мы же хотели это как раз обсудить.

Впервые я замечаю растерянность на его лице. Ещё при мне он держал надменную маску, но теперь она спала. А за ней – трусливый мальчик, у которого нет ни копейки за душой. Хочется позлорадствовать, но мне почему-то становится его жалко.

– Рассрочку? – мама издает смешок. – Мне за тобой бегать каждый месяц?

– Я-я могу взять какую-нибудь работу.

Антон горбится и смотрит на мою мать грустными карими глазами. Словно пёс, которого только что пнули под ребра.

– Варь, сходи спроси у стекольщиков, всё ли готово. А то они стоят, курят бамбук.

Я чуть не начинаю по привычке ныть: «Ну ма-а-ам», – а потом вспоминаю, что вообще-то ещё десять минут назад я разговаривала с ней, как со своей начальницей. Когда за мной закрывается входная дверь, я лишаюсь возможности подслушать, о чем они договариваются. Через новую прозрачную витрину видно, что и мама, и Антон сохраняют спокойное выражение. Она что-то ему объясняет, а затем выдает листок А4, на котором он под диктовку записывает некий текст. Неужели они так быстро пришли к консенсусу? Или Антон всё это время разыгрывал нас, и тридцать пять тысяч лежали у него в кармане.

– Мы закончили, – обращается ко мне один из мужчин (сама я напрочь забыла, зачем меня сюда послали). – Владелица должна поставить подпись, что претензий к проделанной работе не имеет. Она там долго ещё?

У меня появляется повод зайти внутрь и узнать, что же у них там творится. Весь город ждёт, чем эта история закончится. И я не исключение. Передаю матери, что мне сказал рабочий, и медленно подхожу к прилавку. Ручка чиркает по неровной поверхности. Чтобы разобрать каракули Антона, мне приходится напрячься. Удивительно, как с таким почерком он сдавал выпускные экзамены. «…и обязуюсь в течение пяти недель отработать причиненный ущерб. А. В.»