Анри Бергсон - стр. 91

(с. 48). Нам кажется, что здесь Мерло-Понти несколько упростил бергсоновскую концепцию, не заметив в ней сходства с собственными представлениями, поскольку Бергсон, не ставя, правда, впрямую вопроса о смысле, все же изобразил в своей теории памяти вовсе не какое-то хаотическое сцепление восприятий и воспоминаний, а процесс со своей внутренней логикой. Это, по сути, как раз и есть процесс формирования в сознании смысла наличной ситуации, – процесс, в котором ведущую роль играет спонтанная память, хотя Бергсон уделяет особое внимание чисто двигательной стороне этого процесса – то есть фактору действия, благодаря которому человек и вовлечен непосредственно во внешнюю реальность. В бергсоновской трактовке памяти можно обнаружить разные тенденции, но в целом динамическое представление о памяти как духовном процессе, сложной изменчивой и внутренне структурированной реальности, на наш взгляд, сближает Бергсона с Гуссерлем[212].

В «Материи и памяти» получил развитие органический взгляд на человека и мир, подход к их осмыслению с позиции целостности. Память предстает здесь интегрирующим моментом сознания, обусловливающим единство и самотождественность человека. Бергсон возвращается тем самым к вопросу об организации состояний сознания, поставленному им в «Опыте». Подробно описанное взаимодействие временных состояний сознания – прошлого, настоящего и (в меньшей мере) будущего, деятельность памяти, синтез восприятий и воспоминаний, обусловленный потребностями действия, – это и есть процесс такой организации, обладающей собственным динамизмом и реализующей единство личности. Выявив роль памяти как духовной реальности, что предполагает и учет влияния истории, традиций, образа жизни и т. п. на уровне отдельного индивида, Бергсон фактически внес известные коррективы и в трактовку свободы, а также обрисовал вполне определенные закономерности формирования представлений, хотя его смущало применение слова «закон» к процессам сознания. «Наша прошлая психологическая жизнь вся целиком обусловливает наше настоящее состояние, не детерминируя его с необходимостью; также вся целиком она обнаруживается в нашем характере», представляющем собой не что иное, как «актуальный синтез всех наших прошлых состояний», – пишет он в «Материи и памяти» (с. 253, 251), и это уже свидетельствует об уточнении позиции. Когда в «чистом потоке сознания» выделяются достаточно регулярные взаимодействия восприятия и памяти, различных форм памяти и т. п. – картина сознания перестает быть расплывчатой, приобретает более связный и четкий вид, чем в «Опыте», что позволяет уже говорить о различных психологических типах и достоверности их описания. Очерчивается некоторая «логика характера», прослеживаются внутренние связи мотивов и поступков, выявляются различные уровни душевной жизни. Тот или иной оригинальный характер, считает Бергсон, имеет в каждом конкретном случае свои особенные формы выражения. Важно, чтобы при художественном изображении характера эти формы были правильно уловлены и описаны без отступления от психологической достоверности именно данного типа. «Мы знаем, например, когда читаем психологический роман, что некоторые ассоциации идей, которые нам описывают, достоверны, что они могли быть пережиты; другие же нас шокируют или не создают у нас впечатления реальности, потому что мы чувствуем в них результат механического сближения различных духовных уровней, как будто автор не сумел удержаться на выбранной им плоскости ментальной жизни» (с. 267). Здесь и появляется слово «закон», обозначающее некое устойчивое соотношение восприятия и памяти со всеми характерными для него особенностями: степенью индивидуального усилия, напряжения памяти – «тонусом» умственной жизни. Но такие закономерности – особого рода. Ведь процесс синтеза восприятий и воспоминаний (как и сами душевные состояния) у каждого конкретного человека всегда индивидуален, уникален – поэтому каждая личность неповторима; а кроме того, из этого синтеза постоянно рождается нечто новое, непредопределенное, непредвидимое. Закономерности, присущие сознанию, относятся к сфере той самой изображенной в «Опыте» динамической, или психологической, причинности, главный признак которой Бергсон усматривал в том, что следствие здесь содержит в себе то, чего не было в причине.