Анорексия. Непоставленный диагноз - стр. 3
Любые детские чувства кажутся взрослым чем-то ерундовым – ну, не может ребенок быть полноценной личностью и испытывать не только радость и счастье, но и боль, тревогу, страх, безнадежность. Онжеребенок! Он же должен радовать и умилять родителей и родственников пухлыми щечками, ясными глазками, послушанием и успехами в учебе. Не должен.
Он такая же личность, как и взрослые. Он испытает всю гамму чувств и эмоций, вот только если взрослые могут хотя бы попытаться справиться с этой лавиной, то ребенок остается один на один со всеми ужасами своего пребывания в этом огромном мире. Защитить ребенка от внешних проявлений жестокости мира сложно, но возможно, и большинство родителей успешно с этим справляются: не разрешают малышам разговаривать на улице с чужими дядями и тетями, крепко держат сына или дочку за руку при переходе через дорогу, кормят наваристыми супами и вкусными булочками. Гораздо сложнее помочь малышу пережить внутренние страхи, и перед этим многие родители бессильны. Впрочем, я неправильно подобрала слово: не бессильны. Родители попросту не подозревают о том, что творится в душе у ребенка. И брошенным себя может ощущать не только малыш, находящийся в детском доме, но и ребенок, воспитывающийся в благополучной полной семье.
Иногда я умудрялась подстеречь звонок мамы и схватить трубку первой, это в те редкие минуты, когда братцы и бабушка были где-нибудь на улице, а я по счастливой случайности – в доме. Вот тогда я позволяла слезам хлынуть из меня и, перемешивая слезы с соплями, захлебываясь от своего маленького детского горя и одиночества, почти выла в трубку и просила маму забрать меня из деревни. Мама как могла, утешала и успокаивала меня. Но не обещала забрать.
И я вновь оставалась одна.
Август.
Я все еще в деревне. Собственно говоря, к концу лета я как-то свыкаюсь со своим житьем-бытьем. То ли братьям надоедает надо мной издеваться, то ли у бабушки истекает лимит равнодушия и жестокости, но факт остается фактом: в августе мне намного легче. Я бываю у дяди с тетей, и вот там-то меня никто не трогает и не дергает. Мы с тетей часами болтаем на кухне, я с удовольствием помогаю тете во всем, начиная от готовки и заканчивая огородом, хожу с дядей за коровой, большущими кружками пью парное молоко и вечерами греюсь в бане.
К бабушке приехали гости – ее названый сын с семьей. Приезжают они всегда ненадолго, но успевают раскрасить деревенскую унылую жизнь заразительным смехом и городскими новостями.
Попив чай и выложив все новости, гости торопливо собираются домой. Мы выходим на улицу их проводить, дядя Гоша садится за руль, тетя Лида открывает переднюю дверцу и, помахав нам рукой, кричит: – Маша, втяни живот, пупок торчит!
Братья смеются, бабушка что-то бурчит, а я недоуменно смотрю на живот. Что втянуть? Зачем втянуть?
Все, мысль о толстом животике и некрасивом пупке посеяна в мой маленький глупый мозг.
Сколько себя помню, я всегда было худющей. И всегда мне казалось, что я толстушка.
Даже самое ужасное лето рано или поздно заканчивается, и вот я дома.
Послезавтра в школу.
А еще через неделю мы пишем сочинение на тему: «Как я провел лето?».
Я пишу, мешая правду с ложью: о том, как бабушка пекла блины, как она любит меня, как я ей помогаю. Перед уроками мы с одноклассниками обсуждаем домашку, делимся впечатлениями, читаем сочинения друг друга. Я слушаю рассказы о том, как подружки провели лето, и завидую черной завистью. Девочки тоже были в деревнях у бабушек, но у них такие бабушки… Как из детских книжек. Идеальные бабушки!