Анна в кроваво-алом - стр. 9

Странная штука с этими призраками. Пока они дышали – были нормальными или относительно нормальными людьми, но стоит помереть – превращаются в типичных одержимых. Их заклинивает на том, что с ними произошло, и они застревают в наихудшем моменте. В их мире не существует ничего, кроме лезвия того ножа или ощущения тех рук на горле. Они имеют обыкновение демонстрировать эти вещи. Если знать их историю, нетрудно предсказать, как они себя поведут.

В тот день в Портленде мама помогала мне перетаскивать мои коробки наверх, в мою новую комнату. Тогда мы еще пользовали дешевый картон, а на улице лило: большая часть коробок размякли словно хлопья в молоке. Я, помню, смеялся над тем, как мы делаемся все более мокрыми, и над лужицами в виде левого ботинка по всему линолеуму в прихожей. По шарканью наших ног можно было подумать, что переезжает семейство расторможенных золотистых ретриверов.

Это произошло во время нашей третьей ходки вверх по ступенькам. Я шлепал башмаками, разводя грязь, и вытащил из коробки свою бейсбольную перчатку, потому что боялся, как бы на ней от воды не появились пятна. И тут я почувствовал это – что-то проскользнуло по ступеням мимо меня, чуть задев плечо. Прикосновение не было ни сердитым, ни торопливым. Я никому никогда об этом не рассказывал – из-за того, что случилось дальше, – но оно показалось ласковым, словно меня осторожно отодвинули с дороги. В тот миг я подумал, что это мама играючи хватает меня за руку, и развернулся, улыбаясь до ушей, – как раз вовремя, чтобы увидеть, как призрак женщины превращается из ветра в туман. Казалось, она одета в простыню, а волосы были такие бледные, что я видел ее лицо сквозь затылок. Я и до того видал призраков. Когда растешь с таким папой, как мой, они становятся такой же обыденностью, как бифштекс на ужин по четвергам. Но мне не доводилось видеть, чтобы они мою маму швыряли в воздух.

Я потянулся к ней, но в руке остался лишь обрывок размокшего картона. Она упала назад, привидение победно заколыхалось. Сквозь эту парящую простыню я видел мамино лицо. Как ни странно, я помню, что, когда она падала, я разглядел ее коренные зубы, верхние, и у нее там были две дырки. Именно это приходит на память, когда я думаю о том случае: гадостное, тошнотворное чувство оттого, что я вижу дырки у мамы в зубах. Она приземлилась кормой на ступеньку, ойкнула и покатилась вниз спиной, пока не ударилась о стену. После этого ничего не помню. Не помню даже, остались ли мы в том доме. Разумеется, отец наверняка избавился от призрака – вероятно, в тот же день, – но я ничего больше про Портленд не помню. Только знаю, что папа начал использовать Тибальта, тогда еще совсем котенка, а мама до сих пор прихрамывает накануне грозы.

Тибальт разглядывает потолок, обнюхивает стены. Время от времени дергает хвостом. Мы следуем за ним, а он методично проверяет весь нижний этаж. В ванной он начинает выводить меня из терпения, потому что, похоже, забыл о деле, а вместо этого хочет покататься по прохладному кафелю. Щелкаю пальцами. Он оскорбленно щурится на меня, но поднимается и продолжает инспекцию.

На лестнице он в нерешительности останавливается. Я не волнуюсь. Вот если он зашипит в пустоту или тихо усядется и уставится в пространство… Колебание же ничего не значит. Кошки видят призраков, но даром предвидения не обладают. Мы поднимаемся за ним по ступенькам, и я по привычке беру маму за руку. У меня на плече кожаный рюкзак. Присутствие атама внутри него успокаивает – это мой личный маленький медальон Св. Христофора