Анна, Ханна и Юханна - стр. 23
– Надо сделать все, чтобы ты выглядела пристойно. Это все же свадьба… Я подумала, что можно перешить мое старое подвенечное платье. – Она неуверенно посмотрела на Ханну. Та молчала, и Майя-Лиза наконец произнесла: – Не знаю, правда, что ему нравится, он выглядит как важный господин.
Она ждала, что скажет Ханна.
«Я должен уважать тебя и твою мать…»
Но это была лишь мимолетная мысль, в следующий момент Ханна вновь содрогнулась от ужаса при воспоминании о кровати в спальне.
– Мама, – сказала она, – ничего не выйдет. Я не смогу.
– Глупости, – отрезала Майя-Лиза, отбросив телячьи нежности. – Почему это ты не сможешь делать то, что делают все женщины? К этому привыкают, вот и я привыкла. Страшна не постель, страшны роды.
Ханна помнила свои роды. Они не были легкими, но и не имели таких страшных последствий, как ощущение неизбежности смерти после того, что сделал с ней на сеновале Черный Рикард.
– Надо закрыть глаза и расслабить тело, – сказала мать и покраснела. – В этом нет ничего стыдного, коли благословил пастор. А теперь пошли мерить платье.
Но из этого ничего не вышло – они тотчас убедились, что подвенечное платье Майи-Лизы, давно забытое и лежавшее в сундуке, завернутое в шелковистую бумагу, оказалось мало Ханне. Она была выше и шире Майи-Лизы в молодости.
– Я просто сгорю от стыда за такое платье.
– У нас никогда не было много денег, – сухо возразила Майя-Лиза.
Но Ханна ее уже не слушала. Она вообще словно одеревенела, ей было холодно в жарко натопленной кухне. По дороге в Люккан Ханна впервые задумалась о том, чтобы сбежать от всех, взять ребенка и присоединиться к нищим попрошайкам, которые, как она помнила, бродили по округе в неурожайные годы. Потом она посмотрела на сына, вспомнила те ходячие скелеты и поняла, что не сможет сделать этого.
Наверное, она и в самом деле привыкнет, как говорит мать: закрыть глаза и расслабить тело. Ложась спать в своем углу в кухне, Ханна попыталась думать о красивой мебели, которую Йон Бруман привезет из Вермлана. Но это было тяжело. Ханна несколько раз вставала, но в конце концов все же заснула.
Наутро самые худшие страхи рассеялись. Когда Ханна встала, разожгла огонь в плите и потащилась в коровник с тяжелыми кадками, она пыталась представить себе, как – совершенно по-другому – будет себя чувствовать, растапливая собственную плиту и обихаживая собственных коров.
Она приступила к дойке. Упираясь лбом в бока больших животных, Ханна приняла окончательное решение: Йон Бруман не должен узнать о ее страхах, никогда. Она будет послушной и мягкой, как советовала ей мать.
Закончив доить, Ханна вышла из коровника. На улице шел снег, падал на землю крупными мокрыми хлопьями. Остановившись на пороге, она подумала, что сейчас только начало октября, а зима уже наступила, ранняя долгая зима. Снежинки будили чувство древней тоскливой обреченности.
Впереди нескончаемая, холодная, как железо, голодная зима. Но Ханна скоро уйдет к Йону Бруману.
К полудню снег перешел в дождь, а еще через несколько дней сквозь тучи проглянуло солнце. Зима резко отступила, осень зацвела яркой позолотой кленовых листьев, а старики заговорили о бабьем лете. Как и обычно, в эти осенние дни женщины потянулись в лес собирать бруснику. Пошла за брусникой и Ханна, откровенно сказав Ловисе, что хочет помочь матери нарвать ягод. Уходя, она слышала визгливые ругательства, которыми провожала ее Ловиса.