Размер шрифта

Анна Ахматова. Когда мы вздумали родиться - стр. 12

Моя Лили Марлен?

Моя Лили Марлен.

Моя обязанность была разжечь. Как сейчас говорят, «разжечь» – и никакого прямого дополнения не следует.

Вопрос из публики: «А что Анна Андреевна-то сказала?»

Она выслушала песню, и довольно неожиданно для меня сказала: «Никогда не слышала ничего более циничного». И я подумал, что это «Я отдам иванам шлем и сапоги», наверное, имелось в виду, такой особый цинизм. Или все вместе?

Значит, моя обязанность была «разжечь», я это сделал. А теперь скажу, что нам предстоит. Следующий будет Александр Городницкий, который, не знаю, мы говорили с ним, хотел почитать стихи, но поскольку мы собрались все-таки в память и о 60-х годах, хотелось бы, чтобы ты… ну что-нибудь, ну хиты твои, да? Я понимаю, каково тебе, но все-таки «Деревянные города», а? Какие-то такие вещи. Я тебя прошу просто, да? Потом я хотел попросить Андрея Битова сказать что-то. После Городницкого. Потом Юлий Ким, с которым никак не договаривались, с ним договориться невозможно, он будет делать все, что он хочет. Потом Валерий Попов, который просто в этом доме живет. Помимо того, что он такой известный писатель, он еще в этом доме просто живет. Потом будет Александр Жуков, споет вместе с Игорем несколько песен. А потом Павел Крючков, он приготовил несколько записей. Он замечательный знаток записей, вообще, звукозаписи. И, главным образом, звукозаписей литературных стихов. И на этом, значит, все кончится, вот такая программа. Ну вот, всего вам доброго.

Александр Городницкий: Вообще-то ты меня поставил в тупик, потому что я собирался все не так выложить… А главное, что, в отличие от тебя, я повязан Игорем Хомичем, с которым мы сегодня… он прекрасный гитарист, но мы что-то подобрали совсем другое. Поэтому я приношу извинения… если он подстроится каким-то образом потом. Значит, Игорь, спасибо. Мы все-таки будем действовать по тому плану – что мы подобрали что-то такое определенное, я же сам на гитаре не играю. Я хотел что-то имеющее отношение к Комарову все-таки. И поэтому я какие-то пару стишков прочитаю. И пару песен покажу, ладно?

На Комаровском кладбище лесном,

Где дальний гром аукается с эхом,

Спят узники июньским легким сном,

Тень облака скользит по барельефам.

Большая ель склоняет ветки вниз

Над молотком меж строчек золоченых.

Спят рядом два геолога ученых,

Наливкины – Димитрий и Борис.

Мне вдруг Нева привидится вдали

За окнами, и краны на причале.

Когда-то братья в Горном нам читали

Курс лекций по истории Земли.

Бесследно литосферная плита

Уходит вниз, хребты и скалы сгрудив.

Все временно – рептилии и люди.

Что прежде них и после? Пустота.

Переполняясь этой пустотой,

Минуя листьев осторожный шорох,

Остановлюсь я молча над плитой

Владимира Ефимовича Шора.

И вспомню я, над тишиной могил

Услышав шум весеннего трамвая,

Как Шор в аудиторию входил,

Локтем протеза папку прижимая.

Он кафедрой заведовал тогда,

А я был первокурсником. Не в этом,

Однако, дело: в давние года

Он для меня был мэтром и поэтом.

Ему, превозмогая легкий страх,

Носил я переводы для зачета.

Мы говорили битый час о чем-то,

Да не о чем-то, помню – о стихах.

Везде, куда ни гляну невзначай,

Свидетельства оборванных историй.

Вот Клещенко, отважный Анатолий,

Мы в тундре с ним заваривали чай.

На поединок вызвавший судьбу,

С Камчатки, где искал он воздух чистый,

Страница 12

На следующую страницу