Англичане едут по России. Путевые записки британских путешественников XIX века - стр. 17
Мы бросили якорь поздно ночью где-то вблизи Козьмодемьянска, но незадолго до этого холодный речной туман загнал меня вниз, в мое уютное пристанище – каюту капитана, где я вечером занимался написанием писем и чтением старых номеров «Галиньяни»[135], узнавая европейские новости, которые уже некоторое время не получал.
Утром, в полдень и на закате кожух другого гребного колеса с разрешения капитана заполняли магометане, чтобы совершать свои молитвы. Для нас, европейцев, они звучали непривычно и грубо, но мы понимали, что, пав ниц в сторону Мекки и с благоговением повторяя слова, которыми уже тысячу лет на значительной части Старого Света почитают среди океана многобожия Единого, Живого, Истинного[136] Бога, эти люди стремились услышать слова Аллаха и вдохнуть в себя его дух.
На рассвете меня разбудил топот татарских деревянных башмаков над моей головой. Совершив привычный утренний туалет, который позднее свелся у меня к минимуму, я вновь уселся на колесном кожухе и принялся за бодрящий чай, которого на пароходе, кажется, было столько же, сколько в Волге воды.
В Чебоксарах мы в последний раз запаслись дровами. Отсюда до Казани пароход обычно идет семь часов, но сейчас из-за обилия пассажиров он плелся дольше. На второй день пейзаж стал красивее – горы приняли более правильные формы, а лес приобрел разнообразие. Ниже Чебоксар растут обширные дубовые леса. Стройных сосен вдоль реки почти нет, потому что лучшие из них рубят и отправляют на судоверфи в Петербург, а то и в Архангельск. Река полна диких уток, а левобережье славится своими медведями.
Последние двенадцать-пятнадцать верст до Казани Волга течет прямо, и в конце пути из воды постепенно поднимается город. Хотя стояла хорошая погода и мы плыли по столь прекрасной реке, как Волга, двое суток, проведенные на пароходе, сильно утомили меня, и все же тяжело было расставаться с почтенным старым бухарцем, который не сразу простил меня за то, что я рисовал, как он пьет чай, с хитрыми татарами, которые отчасти стали соучастниками моего поступка, с застенчивым ташкентским парнем, за которым я, хохоча, гонялся по палубе с альбомом в руках, но особенно с нашим капитаном-голландцем, с которым мы попрощались крепким английским рукопожатием.
Старик – бухарец
Около пяти часов вечера 8 сентября пароход причалил к берегу в пяти верстах от Казани. Город выглядел изумительно, когда мы ехали по проложенной по лугу между ним и рекой неровной дороге. Даже в сравнении с Нижним он был довольно красив, а его своеобразное расположение и вроде бы старинная татарская башня[137] придавали ему особое очарование. Крепко вцепившись в мчавшиеся дрожки, чтобы не вывалиться, я провожал взглядом Волгу и одновременно украдкой присматривал за телегой, в которой узкоглазый татарин вез наш багаж. Мы остановились в гостинице Рязанова[138] с ее двустворчатыми дверями, псевдо-дамасскими занавесками, диванами во французском стиле и карточным столом. Но для нормального проживания нужно не только это, а беспомощный слуга лишь непрерывно кланялся и пялился на нас. С величайшим трудом, после долгих уговоров, угроз, упреков и призывов нам удалось получить у него тазик и два полотенца. В дальнейшем мы научились обходиться без вещей, которые на Западе служат для поддержания комфорта, здоровья и опрятности, но тогда, в Казани, решили провести experimentum crucis