Ангелофилия - стр. 93

Пока она поддакивала и уступала, к ней многие тянулись, в том числе и я. Да и после непониманий и раздоров, оставались такие, как я, которые реально испытали, ее притяжение. А куда деваться? В ней была эта биполярная энергия свечения и надежды. Шутя, а на самом деле, чтобы еще раз убедиться, интересовался: «Что гормоны играют!?» – «Не так чтобы очень, но щекочут» – вдумчиво отвечала она.

Хочется смотреть на нее, как будто еще не насмотрелся. А вокруг, вслед за магнетизмом, разлилось ванильно-куличевое благовоние Пасхи. Ночи маленькие, кругленькие и сладкие, как изюм посреди белого мякиша дней.

Морковные котлеты, капустные отбивные, кексы и другая постная еда – для кого-то, но не для меня. Притяжение Пасхи, вымытые окна, покрашенные луковыми перьями яйца, полоски от ниток, верба, люди как люди, живые.

Воскресение. До Пасхи еще месяц, а цена на куриные яйца поползла. «Как с ума сошли: яйца скупают, как тот миллиардер в угоду главнокомандующему, чтобы все без остатка превратить в Фаберже, – заметила она. – И творог надо.» – «Так еще месяц до Пасхи». – «А ты думал, в большой семье».

Она развернула карамельку и протянула собаке. Та, понюхав, отвернулась.

– У нее зубы болят? – предположил он.

Собака, шевеля ноздрями, принюхивалась к запахам леса и дыма, принесенного ветерком.

– Не хочешь? На. Не хочешь? Дурочка! Конечно, это не косточка и не хрящик. Как хочешь, – заигрывающе дразнила она. – Смотри, как принюхалась. Что-то учуяла. Вокруг лес и травы, а в них зверьки.  А как ее зовут?

– Как  дворнягу зовут? Найда, наверно.

– Будь,  по-твоему.

Аккуратно завернула карамельку в обертку, убрала в карман и продолжила читать газету. Гамлет сел рядом на низкий, прогретый, бетонный перрон.

– Рано  пришли?

– Да -а.

– На целых 40 минут.

– Жарко! Тишина. Хорошо.

– В тени прихватывает  – типичная весенняя погодка.

– Ага.

– Или осенняя.

Он краем глаза смотрел на кромку ее лица, покрытого пигментами и мелким прозрачным пушком. Затем провел  взглядом по касательной и выше, к блестящим в мочках золотым серьгам, и затем еще раз на еле видимый пушок щеки и резко вниз, на начищенные до блеска ботиночки (этого у нее не отнимешь).

Слева стояли два пожилых мужчины. Один другому рассказывал, про неизвестного зверька. «Морда серая?» – спрашивал слушающий. «Нет». – «Значит, это поскребыш!» – «Поскребыша я знаю. А этот смотрит из-за бани. А я подкрался и погладил, а он не шелохнется». «Вот заливает. – думал Гамлет. – Чтобы дикого зверька гладить! Так он и подпустил». Гамлет сидел, опершись на руку, рассматривал ржавую железнодорожную гальку и ссохшиеся от старости, но еще пригодные для нашей забытой неэлектрифицированной дачной ветки, бурые шпалы. Большегрузы здесь редко ходят. Взглянул на путевых рабочих, стоявших метрах в пяти по ту сторону рельс и с пристрастием обсуждавших продолжительность  своего рабочего дня.

От ясного неба испытал легкую радость. Еще раз глубоко, полной грудью, вдохнул, желая надышаться перед городом. Впереди лето, и никто этого не отменит. Из-за леса показалась маленькая электричка. Платформа зашевелилась. Все помогали друг другу надеть рюкзаки, набитые прошлогодней капустой, морковью, свеклой, картошкой, и луком.  Подъехав, электричка  стала гигантской дизельной махиной. На небольшой бетонной платформе собралось человек двадцать пожилых .