Ангелофилия - стр. 82

Здоровый цинизм руководит ими. Они спокойно прикидывают, подходишь ли ты им как сексуальный партнер или как дойная корова, а поэтому нужно молчать и ни на что не реагировать, так сказать, давать надежду, даже если ее нет и ты гол как сокол.

– А кто тебе сказал, что я психолог?

– Ну что я вам, левый? Если у меня нервный срыв, это не значит, что я дурак.

– Хорошо! Прекрасно, замечательно! Сначала ты рассказывал миф о себе, теперь  обо мне, а реальность такова, что ты убил человека!

Он сделал вид, что не услышал, и  говорил далее:

– Вы устали от меня, я знаю. Все вокруг говорили, когда я стал писать, стал мелочным самокопальщиком, стал невыносимым переносчиком негатива, характер испортился и, наконец. Люди стали бояться общаться. С этим я категорически не согласен. Я не такой влиятельный, чтобы кого-то поджечь к восстанию или, например, кому-то отстричь бороду, как Петр, или даже голову, как Малюта Скуратов. Ну, вы поняли, о чем я. Хотя бывшая жена в последнее время так и говорила, что я стал уродом! А нервный срыв обычно бывает оттого, что тайное неожиданно становится явным, например измена.

– Ты хочешь сказать, когда ловишь их за этим – это одно, а когда не ловишь, потому что у них слух тоньше и они умнее и осторожнее, тогда тебя называют уродом и выдумщиком?

– Но, сами поймите, я-то ладно, но Бог же не фраер – он все видит. А вообще, я считаю, что прежнее искусство умирает. Новое искусство – это уже какой-то вальс стульев, игра света и сплошные электронные носители и издевательства, типа законсервированного дерьма. Хотя по сути, та же охота на мамонтов, но только шелковые тесемочки где-то как-то завязанные, светодиоды, волокно и непонимание как это родилось. И вот ты смотришь на них и думаешь, что на них, на этих тесемочках, можно легко повеситься или осуществить падение с верхотуры, и они выдержат.

Такая отключка от процесса зарабатывания денег, первородное состояние, когда еще неудобно, но уже начинается, или еще что-то вроде, как сплошное отрицание отрицаний, или еще что то непонятное.

– А с чего такая уверенность?

– Нет никакой уверенности, только частичка здоровой наглости. Наспех сложенная мозаика событий, телепатия через марлю облаков, рубаи и крик из преисподней. Ведь мы столько прожили и нам уже не так много осталось – всего-то каких-то тридцать-пятьдесят лет. А вообще, этого, как известно, никто не знает. Астероиды где-то летят! А может, их кто-то направляет при помощи спускового курка!

– А сколько осталось?

– Много.

– Ты часто выпиваешь?

– Да нет, если раз в месяц, то  уже много. Отходняки у меня зверские. Жуть! Повеситься хочется от осознания собственной непрочности. Вот в последний раз взял пол-литра и пошел к другу. Пили втроем, затем еще кто-то подключился, затем те, что пришли, принесли еще что-то, кажется, коньяк. А дальше друг приревновал и накостылял жене. А я не заметил сырой пол и промочил носки. Выступил у них миротворцем,  смутно догадываясь, что весь базар из-за меня!

А к тому времени я уже знал, что, чем хуже, тем, лучше. В наше время, а возможно, так и было всегда, вот только искажалось баснописцами, трибунами великого и ужасного позитива, что если человек – дерьмо, то ему, как правило, легко живется, а если человек хороший, то все, пиши пропало, – всех собак спустят, а затем будут упиваться его муками гнидое-ы.