Ангелофилия - стр. 6
А за углами уже кое-кто лежит и сидит, подпирая стены, деревья, штакетник. Пьяный пролетариат, угрюмо блюет. Он сегодня имеет право! Он заслужил этот умательник, потому что устал от своей бесконечной диктатуры и липового господства. Правда, он еще об этом не знает, но начал догадываться. Да и кто ему скажет? А кое-кого уже шмонает местное жулье, но они не чувствуют потому что в алкогольной коме.
И в ответ только мычат, и пускают слюни. Беспомощно хлопают глазами, не понимая, что пройдет нескольких минут, и с них снимут все ценное.
Заплутавшую одинокую пьяную женщину заведут темными коридорами в блат-хату, что на втором этаже соседнего дома, там еще напоят бормотушкой, потом поимеют хором, а затем в бесчувственном состоянии отнесут за сараи, где вечером по их же наводке заберут менты. А что? Она ж ничего не помнит. А озабоченных уродов в округе хватает. А мы хоть и салаги но все обо всем знаем как никто другой.
Мы, местные, соревнуемся, кто больше выпросит шариков, флагов, значков и красных ленточек. На настойчивые просьбы откликается меньшинство. Большинство же жмет. Таким, стекляшку вдогонку и наутек. Если слышишь «пах», то попал, а если «Ай!», значит мы уже далеко. Нас, как ветер, уже никто не догонит.
На улице видим разное и, еще совсем не сравниваем увиденное с изнанкой или прямой кишкой, а тем более с итальянской клоакой, но что-то в этом есть. Мы счастливы и этому еще ничто не может помешать, и уж тем более ужасы бытия.
До поры, происходящее казалось праздничным и веселым, но почему-то с каждым годом выглядело все мрачнее. Сейчас понимаю, что так происходило из-за того, что много раз видели как парадное, лицо демонстрации, бодро улыбающееся перед трибуной, повернув на улицу, превращалось в мало приятную, субстанцию. Кто то говорил, что после финиша всегда так, особенно если ничего не выиграл.
Мутации происходили почти всегда после прохождения колоннами официальных трибун и если взглянуть в глаза демонстрантов, то заметны следы мысленного ритуального прикосновения к холодному остову, а точнее к чугунным башмакам, памятника и внутренней готовности к жертвоприношению. «Живите так всегда! Мне приятно! – говорил Ильич. – Но не забудьте, я высоко и, далеко и вообще я монстр, который если что, отгрызет вам головы.» Шли быстро, почти как зеки на прогулке, но в отличие от них пока еще улыбались. Мы хозяева! Мы дети Октября! Скоро на Марс! А пока трудимся на благо Родины!
Пролетарии всех стран соединяйтесь! Маршируем, под крики «ура», пси-ходелия, оркестры, делегации, транспаранты, флаги, механизмы, переделанные, в нечто и задрапированные грузовики как танки и автобусы как аэробусы. Режиссура парторгов. Их звездный час, а что делать дальше они не знают, такую глыбу за железным занавесом удержать все трудней, как выросшее дитя в детской кроватке.
Бессильные и безутешные оборотни, не дожидаясь полуночи и полнолуния – как то безутешно торопливо преображались прямо здесь, у истоков улицы Интернациональной. Видя, это из года в год мы уже ничему не удивлялись. Хотя мастодонтные декорации все еще притягивали внимание, но все слабже. А загадочные силы будили интерес, но все меньше.
Мы спокойно смотрели на них, а они на нас, безошибочно подмечая, что за техника прячется под очередной драпировкой и так же лихо наказывали тех, кто зазевался и оставил мат часть без присмотра. В ту же секунду, оставленное волоклось в закрома и пряталось.