Ангелофилия - стр. 35
Она знала, что это было божество. Боли не чувствовала, а наоборот, приятную оторопь во всех членах, почти также, как тогда в Поднебесной, когда после представления ее в попу ужалила волшебная пчела. Врезалась с лету. С тех самых пор она, когда ела что-то сладкое, то затем, закрывшись в туалете, приносила оттуда чистое золото. Но оно ее не интересовало.
Она молчала и разочарованно складывала его в сундук. А по приезду, независимо от погоды и настроения, отдавала папе, который не догадывался, что золотые самородки с загадочным клеймом и есть их мертворожденные дети. По началу они выглядели как живые и за время, равное числу пи в 36-й степени, превращались в слитки, и что она сама теперь – вечная спутница и единственная любовь «Золотого тельца», которого и повстречала на тех гастролях.
И не хотела верить, что именно он обнял ее тогда, а она устало произнесла: «Ой, люди добрые, если б вы знали, как мне некогда». А в ответ услышала мычащее: «А с чего вы взяли, что мы-s-s добрые, а тем более люди!»
Пляска началась. Что-то плавно и безболезненно сдавило ее, и она погрузилась тогда в свой так и неслучившийся вдох. И летя в бездну любви, оказалась, в объятиях божества, вдруг совершенно явно увидела ирреальную высь и формулу вещества любви, из которого сама сделана и которое из ее детей-самородков пытается обратным алхимическим действием получить муж. Это вещество называлось Ангелрод. Но, как часто бывает, она посчитала откровение пустяком и в скорости, смахнув пелену небытия, благополучно забыла, то что забывать не следует.
И вот она летит газообразная, без цвета и запаха, родившая целую гору золотых детей-самородков. Согрешив и продолжая грешить в тайне от мужа с самим божеством, и, к своей радости, без всяких там «или» родившая все же, вымучившая, выдавившая из себя хоть одного живого и такого прекрасного Ангела. Спасибо тебе, Господи. В этот момент она напряглась и, недолго думая, дернула кольцо, но не успела и врезалась в землю, так что под глазами сразу надулись и покраснели гематомы, напоминающие индюшачьи пузыри, но зная, что на ней все заживает, как на кошке, отлежалась.
За себя она не переживала, тем более что муж в это время, как всегда, занимался с Мнемозиной и Каллиопой, что аж за девять часовых поясов доносилось, как тягостно он их любит. «Помнишь, в Серове ты стала Золушкой?» – «Да, действительно, но никто, если спросить их об этом, не припомнит и не признает этого факта». – «А я подтверждаю, что там тебя конкретно припахали, превратив в Золушку, и рядом с тобой подвывала этакая беспощадная мачеха, а своим детям для сравнения в попу дула, и они улетали». – «Да. Только кто бы еще это признал?» – «А этот факт и не требует подтверждения. Ты – Золушка, а я гадкий утенок, мечтающий найти лебединую стаю». – «Прекрати, пожалуйста! Эти пошлости меня злят!»
Он хотел возразить, что это не пошлости, а самая что ни на есть правда. Следя в окно, за улицей она заметила, что к сынишке, увлеченному игрой, сзади подкрался бесенок, подговаривающий подложить в рваный мяч кирпич и оставить на тротуаре под удар пьянице. Она в попыхах выбнежала на улицу, схватила бесенка за рожки и хотела оттащить, но тот, щуря левый глаз и плутовато улыбаясь, забурчал: «Пашди, па-а-а-жди, па-а-ашди, сказал, коза-а-а-а драна.»