Андрей Рублев - стр. 3

Дорогой не разговаривали. Иван, не в характере которого было долго унывать, раздумывал над тем, что будь он один, то не преминул бы проследить, где живет приглянувшаяся ему девка. Андрейка хмурился, сердито шмыгал носом. Отъезд великого князя из Москвы тяжело подействовал на впечатлительного парнишку… Он рос в годы первых победных ратей с татарами, гордился своим городом, земляками – московскими воинами и, конечно, князем Дмитрием Ивановичем. Как многие из его сверстников, Андрейка был грамотен – в те годы обучениe письму, чтению и даже счету начиналось с семи лет и было делом нередким. Но если для большинства вся наука заканчивалась «Часословом», «Псалтырью» да умением нацарапать несколько слов писалом на бересте, то для него это было лишь началом. Отрок много читал, особенно увлекался книгами о прошлом. «Повесть временных лет», «Слово о полку Игореве», «Повесть о взятии Цареграда фрягами» и другие – Андрейка прочел их в Чудовом монастыре, где было собрано при митрополите Алексии множество книг русских, болгарских, византийских, сербских писателей.

Времена Киевской Руси, походы на печенегов, половцев, Цареград, междоусобицы, распад единой державы на уделы, нашествие Батыя, одичание князей… И, наконец, возвышение Москвы!..

Когда Андрейка начинал рассказывать, родные, знакомые и просто случайные люди слушали его не перебивая, хотя многие годились ему в деды.

Но еще больше отрок любил рисовать. Углем на бересте, мелом на доске рисовал он с детства. С годами появились изображения ангелов и угодников, более или менее удачно скопированных со стенных росписей-фресок и икон, картины из жизни: зимний торг на Москве-реке, осада Твери московскими полками…

Отец и старший брат Иван – оружейники, мастера кольчужной брони – сердились поначалу на парнишку, считали, что он отлынивает от дела, кормящего семью. К тому же другой живописи, кроме церковной – икон и фресок, на Руси не признавали, рисовать можно было только образы Господни, ангелов и святых. А это требовало большого умельства и благословения духовных иерархов.

Андрейку, однако, властно звало свое, не помогали ни уговоры, ни порка. Когда удавалось, убегал из дому, чтобы порисовать в одиночестве или встретиться со знакомым чернецом, учеником иконописца Спасского монастыря. как-то, раздобыв у него левкаса-грунта и красок, отрок нарисовал на куске холста сцену из Куликовской битвы. Великий князь Дмитрий Иванович в одежде простого воина дерется с татарами. Высоко вознесен длинный тяжелый меч, кажется, сейчас он опустится на голову съежившегося ордынца!..

Когда через кума Елферьева картину показали отцу Макарию, старцу Чудовой обители, тот долго не выпускал холста из рук. Дивясь необычайному сходству с Дмитрием Донским, с изображением сечи, несколько раз повторил задумчиво:

– Дар сие у него великий! Дар!..

– Ну что ж, быть значит по тому – решили отец с матерью. – На Николин день отдадим Андрейку в Чудов монастырь к отцу Макарию в послушники.

И тут Андрейкино сердце вздрогнуло, зачастило… Был он парнишка живой, бойкий, со сверстниками в любом мальчишечьем деле мог потягаться: быстрее других на сосну взлезть, в лапту поиграть или метко попасть в цель из подаренного братом Иваном татарского лука. А теперь прощай все это… Да еще Иван жару поддал. Не любил духовной братии, а здесь на тебе: Андрейка в монахи намерился… Стал над меньшим язвить да подтрунивать – может, передумает… Тогда отец с матерью на молодца напустились: не он, Андрейка, первый, не он последний. Дело сие богоугодно, да и сын будет пристроен до самого смертного часа…