Андрей Миронов и Я. Роман-исповедь - стр. 53
– Мария Владимировна, давайте я почищу, – бодренько произнесла я.
Она бросила в меня кипящий взгляд и продолжала тереть солонку, говоря мне всем своим мощным видом: «Валяешься тут с моим сыном! Могла бы в перерыве помыть и почистить все, все! Вылизать!»
Мне хотелось смеяться и плакать! Смеяться оттого, что солонка вот-вот рассыплется от ее темперамента… А плакать… Господи, ну почему же она меня так ненавидит? Она пульнула в меня своим конфликтным гормоном, как из брандспойта, насыпала соль в солонку, вернулась в комнату и со стуком поставила ее на стол. Стук солонки просигнализировал сыну, который с детства научился принимать вибрации мамы: «Красный свет на эту, с синим бантом!» Она седьмым чувством понимала, что эта, «с синим бантом», имеет власть над ее собственным детищем! Собственным в смысле собственности.
Дурак этот, сволочь, влюбился и может ее, собственную мать, отодвинуть на второе место и выйти из-под контроля! Измена! – все это прокрутила в голове мама, включила обаяние, как включают электричество, дала понять, что она – директор жизни всех присутствующих, встала, подняла Менакера, и они… ушли. Все с облегчением вздохнули. Андрей оживился – он был такой красивый: в серо-голубом пуловере и в белой рубашке без галстука, в серых брюках.
– Жизнь коротка, а водки много! – Он поднял рюмку. Все скорей стали наливать. – Побольше мучного и поменьше двигаться! Особенно это касается балерин Большого театра!
И, качаясь, плавно подъехал к Рябинкиной. За руку поднял ее со стула, и они стали танцевать. Именинник прижимал ее все ближе, обнимал все крепче, шептал ей в ухо, целовал ручки. Я делала безразличный вид, хотя в горле шевелились булыжники. Но глаза! Глаза выдавали все, они были такие несчастные!
– За что пьем? – вопрошал Андрей.
– За Шопенгауэра! Он проповедовал теорию четвероженства и сожалел, что в этом плохо только одно: четыре тещи! Завещал свое состояние собакам! – не без ехидства сказала я.
Музыку включили еще громче, чтобы балдеть, и никто не заметил, как я оделась и ушла. Поднималась вверх к Садовому кольцу и думала: «Вот тебе и птица счастья завтрашнего дня прилетела, крыльями звеня». Во мне бушевал гнев: почему всегда все надо делать на глазах у всех. Хамство! «Воспитание, родители, традиции»! Хам!
Можно было, если уж так невтерпеж, подождать до завтра, пригласить к себе эту статую домой и слюнявить ей уши. А ему надо обязательно задеть меня и оскорбить! Злой! Прошел троллейбус. «Блядь!» – сказала я ему в сердцах вдогонку, сорвала с хвоста синий шелковый бант и бросила в сумку.
Глава 14. Я «Выхожу замуж» назло
Почти каждый день звонил Кирилл. Однажды вечером после спектакля явился Викто́р. Мы пошли в ванную. Вся квартира уже спала. Я сидела с пьесой «Доходное место», каждую ночь зубрила текст в этой ванной. Мы проходили с ним мою сцену с Белогубовым, и вдруг я упала на его колени и заплакала. Он меня гладил по голове и говорил: ничего, ничего, все обойдется. А как обойдется? «Помоги мне, я его люблю, что мне делать?» И опять рыдала. Он успокаивал, вытирал мне слезы и говорил: «Давай пройдем еще эту сцену». «Господи, какую сцену, – думала я. – С Белогубовым?» Все перемешалось!
Пепита доказывала мне пользу теории вероятности.
«Если мы не будем никуда ходить – вероятности кого-нибудь встретить и трудоустроиться не будет!» Трудоустроиться в те годы означало – выйти замуж. «Танюль, мы же должны сделать «выстрел во французской опере»! И мы таскались по гостям, искали себе предмет для трудоустройства, и в один прекрасный весенний вечер мы оказались в квартире известного (мы хотели только известных!) театрального художника на улице Немировича-Данченко. Нам были рады. В большом глубоком кожаном кресле, перевесив ноги через подлокотник, сидела обольстительная блондинка с большими голубыми глазами. Антурия. Она была дочерью знаменитой певицы, актриса, и у нее был роман с самым экстравагантным художником в Москве. Настроение было текучее – пили шампанское, философствовали, сплетничали, и один из «доброжелателей» заметил: «Андрей Миронов час назад поднялся в квартиру Энгельса. (Энгельс жил на три этажа выше.) С Ксенией Рябинкиной».