Андрей Кожухов - стр. 31
Андрей кивнул в знак согласия и с восторгом стал всматриваться в знакомые улицы.
– Как приятно опять трястись на этих адских дрожках! – сказал он. – Ничего подобного нет за границей, уверяю тебя.
Он чувствовал себя совершенно счастливым при виде чудного города, с которым были связаны дорогие ему воспоминания, и радовался мысли, что он снова на своём месте. Сомнения, одолевавшие его дорогой, совсем рассеялись. Он почувствовал себя единицей в той самой таинственной организации, которая подкапывается под власть царя у самого его носа и скрывается чуть ли не в складках жандармских и полицейских шинелей. Вот они, эти царские мирмидоны[17], с саблями и револьверами за поясом, строго поглядывающие на проезжающих мимо них двух приятелей. Но Андрей хорошо знал, что они скорее арестуют половину обитателей столицы, чем увидят что-нибудь подозрительное в двух столь веселых и беззаботных молодых людях, как он с Жоржем. Комичность положения окончательно притупила сознание действительной опасности.
Жорж жил на Гагаринской улице, где занимал маленькую квартиру в две комнаты с передней. В ней было достаточно места для двоих, и друзья решили провести вместе с неделю или больше, пока Андрей приищет себе подходящее помещение. У революционеров правило – не жить вместе, если того не требуют «деловые» соображения, иначе арест одного вёл бы совершенно напрасно к гибели другого.
Когда Андрей уничтожил все следы длительного путешествия, Жорж повёл его на «конспиративную квартиру», где всегда можно было застать двух-трех членов организации. Потом они зашли вместе на минутку к друзьям, жившим поблизости, а дела отложили до следующего дня.
Таким образом, им удалось вернуться домой рано. Они хотели подольше побеседовать наедине: им нужно было позондировать друг друга относительно многого. Андрею необходимо было расспросить, а Жоржу – рассказать о новых людях и новых условиях, среди которых приезжему придётся действовать. Они долго и серьёзно говорили, и Андрей то возражал, то слушал, стараясь воспользоваться сведениями своего друга.
– Довольно о политике на сегодня, – сказал он наконец, когда все задетые вопросы были подробно обсуждены за пять часов оживлённой беседы. – Расскажи мне теперь всё про себя самого.
Жорж ходил по комнате, заложивши руки за спину, всё еще размышляя о серьёзных вопросах.
– С чего начать? Ведь это длинная история, – сказал он.
– С самого начала. Я ведь ничего о тебе не знаю, кроме того, что напечатано тобой, а это, согласись, очень мало.
– В таком случае, ты знаешь почти все, – ответил Жорж.
– Но разве ты не написал еще чего-нибудь, кроме напечатанного? Чего-нибудь в другом роде? – спросил Андрей.
Он намекал на стихи, которые Жорж писал в промежутках между более прозаичными и трудными обязанностями публициста революционной партии.
– Очень мало, – ответил Жорж, – почти ничего после того маленького сборника; ты его знаешь. В последнее время я много работал в кружках молодёжи.
– Да? И какое ты вынес впечатление? Мне многие говорили за границей, что молодёжь становится очень практичной и фили́стерской[18].
– Вечные жалобы близоруких и малодушных людей! В большой книге жизни они ничего не видят, кроме запачканных полей! – с жаром ответил Жорж.
Он рассказал о своих собственных наблюдениях, которые привели его к совершенно другим, скорее чересчур радужным заключениям, и назвал для примера нескольких из своих молодых друзей.