Анатомия обмана - стр. 27
Я подняла с пола куртку и тогда заметила смятую бумажку. Это был простой тетрадный листок, исписанный почерком, похожим на детский. Еще одна отвратительная записка:
«Старая сука, убирайся со своими пирожками. Они никому не нужны. Жена убийцы-извращенца. Он всегда любил своих учениц?»
Я свернула записку и убрала ее в карман. Кто бы ее ни написал, он поплатится за то, что это сделал. А если это он же разгромил пекарню, то я сделаю все, чтобы этот гад ответил по закону. Я достала телефон, сделала несколько фотографий пекарни и позвонила в полицию.
***
– Эвелина Анатольевна, вы бы лучше поехали в больницу к матери. Сами же говорите, что вас просили привезти ее документы и личные вещи, – сказал Волков, откладывая в сторону пакет, в который убрал записку.
– Но вы даже не приняли у меня заявление! А разгром пекарни? Чтобы вы знали, Сергей Николаевич, я планирую засудить того, кто все это устроил, а эта записка чуть не убила мою мать! – вспылила я, глядя на равнодушную физиономию участкового.
– Пекарню разгромила ваша мать. Мне только что сказал об этом ее врач.
– Что?!
Пару минут назад Волков звонил в больницу. Он решил, что мне не стоит слушать этот разговор, поэтому вышел в коридор, а когда вернулся вел себя так, словно я надоедливая муха, а не потерпевшая.
– Да… Вашей маме в дверь пекарни подсунули эту записку. Она прочитала ее и, не сдержав эмоций, стала крушить собственную кухню. Оно понятно: нервы после всего случившегося… – Волков повертел рукой у виска. – Тогда же ей стало плохо. Так что, надеюсь, вы понимаете, Эвелина Анатольевна, никакого преступления не было. Езжайте в больницу.
– Вы такой же, как они, – прошипела я, глядя на участкового, расплывшегося в своем кресле. – Вы все заодно! Все против нас!
– Эвелина Анатольевна… – Волков указал рукой на дверь.
– Ничего, обойдусь без вашей помощи. Я сама разыщу виновных и заставлю их заплатить. А вы все, – я ткнула в него пальцем, – еще будете просить прощения.
Все воскресенье я провела в больнице с мамой. Я взяла с собой переводы, о которых до этого напрочь забыла, и работала прямо в палате. Маме стало лучше, но все равно ее собирались оставить в больнице на несколько дней. Мне запретили ее волновать, поэтому мы не заговаривали о том, что случилось.
– Завтра утром я поеду в Москву, мам. Мне нужно отвезти документы и взять из дома кое-какие вещи. К вечеру я вернусь.
– Лина, не надо, не возвращайся. Когда меня выпишут, я приеду к тебе. Так будет лучше, не хочу, чтобы ты оставалась здесь. Этот город…
– Мам, я уже не та девочка, что боялась поднять голову, идя по улице. Никто здесь не сможет мне навредить, и я должна разобраться с делами. Твоя пекарня, папины вещи…
– Моя пекарня, – горько усмехнулась мама. – Они даже ее отобрали. Теперь в нее никто не придет. Мы ее закроем.
– У тебя аренда проплачена на три месяца вперед.
– Ну и что?
– Пока ты будешь поправляться, я займусь делами. Даже печь научусь.
– Лина, – мама улыбнулась, но ее глаза наполнились слезами.
– Мы с тобой не сдадимся, мамочка. Обещаю, что все наладится.
На следующее утро Москва встретила меня хмурым небом и ураганным ветром. МЧС прислало на телефон сообщение о непогоде, предупреждая об опасности парковки близ деревьев. Город, ставший мне родным за последние годы, принимал меня так же недружелюбно, как и Романовец четыре дня назад.