Анатомия книжной реальности - стр. 7
Опять мимо. Отрывок несомненно очень хорош. Может, особенно оригинальными терзания «нечистого» мужчины перед божественной женщиной (уж конечно олицетворяющей собой все совершенства), не назовешь, но всё же выведены эти терзания емко и точно. Да и что тут скажешь: о многих помышлениях мужчины женщинам действительно лучше и не знать, равно как и наоборот. Всегда тут есть нечто от шоковой терапии. Припомним, как герой другого романа – Левин – дал своей невесте «для ознакомления» дневник, чтобы уж она всё знала о его помышлениях:
«Левин не без внутренней борьбы передал ей свой дневник. Он знал, что между им и ею не может и не должно быть тайн, и потому он решил, что так должно; но он не дал себе отчета о том, как это может подействовать, он не перенесся в нее. Только когда в этот вечер он приехал к ним пред театром, вошел в ее комнату и увидал заплаканное, несчастное от непоправимого, им произведенного горя, жалкое и милое лицо, он понял ту пучину, которая отделяла его позорное прошедшее от ее голубиной чистоты, и ужаснулся тому, что он сделал.
– Возьмите, возьмите эти ужасные книги! – сказала она, отталкивая лежавшие перед ней на столе тетради. – Зачем вы дали их мне!.. Нет, все-таки лучше, – прибавила она, сжалившись над его отчаянным лицом. – Но это ужасно, ужасно!». (Л. Н. Толстой. «Анна Каренина». Ч. 4. XVI.).
Думаю, отрывок из Толстого сильнее отрывка из Достоевского, впрочем, говоря словами (немного подправленными) Булгаковской Маргариты: «Оба вы хороши»! Ну а я возвращаюсь к своим пока что неудачным поискам. Что же, попробую и в третий раз закинуть в море невод, в надежде, прямо противоположной ожиданиям рыбака из сказки – он-то хотел поймать что-то стоящее, а я как раз надеюсь выловить что-то вроде «морской тины». Итак, невод заброшен, книга раскрыта, читаю:
«– Ну-с, браните меня или нет, сердитесь иль нет, а я не могу утерпеть, – заключил опять Порфирий Петрович, – позвольте еще вопросик один (очень уж я вас беспокою-с!), одну только маленькую идейку хотел пропустить, единственно только, чтобы не забыть-с…
– Хорошо, скажите вашу идейку, – серьезный и бледный стоял перед ним в ожидании Раскольников.
– Ведь вот-с… право, не знаю, как бы удачнее выразиться… идейка-то уж слишком игривенькая… психологическая-с… Ведь вот-с, когда вы вашу статейку-то сочиняли, – ведь уж быть того не может, хе, хе! Чтобы вы сами себя не считали, – ну хоть на капельку, – тоже человеком «необыкновенным» и говорящим новое слово, – в вашем то есть смысле-с… Ведь так-с?
– Очень может быть, – презрительно ответил Раскольников.
Разумихин сделал движение.
– А коль так-с, то неужели вы бы сами решились, – ну там, ввиду житейских каких-нибудь неудач и стеснений или для споспешествования как-нибудь всему человечеству, – перешагнуть через препятствие-то?.. Ну, например, убить и ограбить?..». (Ф. М. Достоевский. «Преступление и наказание». Ч.3. V.).
Да, надежды у меня были прямо противоположные надеждам рыбака, а результат оказался тот же – попалась в мой литературный невод самая что ни на есть настоящая золотая рыбка. Один из моих любимейших эпизодов во всей мировой литературе. Вот и видно, что тезис Булгакова (Коровьева, если уж быть до конца точным) действительно силен: я открываю страницу за страницей из Достоевского и убеждаюсь, что он – Писатель. Несложно убеждаться в очевидном, скажете вы. Может, и не очень сложно, но в рамках данного исследования я должен убедиться во всем непосредственно на основе текста. Да, действительно, я ни секунды не сомневался, что «Преступление и наказание» – это шедевр, я много раз читал-перечитывал эту книгу, и всё равно – ничто здесь не должно браться просто как бы из воздуха, и во всем должна присутствовать отсылка к тексту.