«Анатомия государства» и другие эссе - стр. 5
Государству также важно, чтобы его власть казалась неизбежной; даже если его правление и недолюбливают, с ним пассивно смирятся, как в известной связке про «смерть и налоги». Один из методов – внедрять историографический детерминизм, в противовес личной свободе воли. Если нами правит династия Х, то это оттого, что так распорядились Неумолимые законы истории (или Божественная воля, или Абсолют, или Материальные производительные силы), и никакие усилия ничтожного индивида не смогут изменить этот неумолимый декрет. Государству также важно прививать своим подданным отвращение ко всякого рода «конспирологическим теориям истории», так как поиск «заговоров» означает поиск мотивов и установление ответственности за исторические злодеяния.
Если же насаждаемая государством тирания, или продажность, или агрессивная война вызваны не государственными правителями, а таинственными и загадочными «общественными силами», или общим несовершенством мира, или если каким-то образом ответственность несут все («Мы все убийцы» – гласит один из лозунгов), тогда людям нет смысла возмущаться или восставать против таких злодеяний. Более того, нападки на «теории заговора» означают, что подданные станут легче верить в доводы «общего благосостояния», всегда выдвигаемые государством в оправдание любых своих деспотических действий. «Теория заговора» может пошатнуть систему, побуждая публику сомневаться в государственной пропаганде.
Еще один испытанный и верный метод подчинить подданных воле государства – вызвать чувство вины. Любой рост частного благосостояния можно подвергнуть критике как «бессовестную жадность», «материализм» или «чрезмерный достаток», извлечение прибыли можно обозвать «эксплуатацией» и «ростовщичеством», взаимовыгодный обмен осуждать как «эгоизм», и каким-то образом из этого всегда делается вывод, что больше ресурсов надо перекачать из частного сектора в «общественный». Вызываемое чувство вины делает общество более готовым к этому. Ведь в то время как частные лица склонны потакать «эгоистичной жадности», неучастие государственных правителей в обмене должно указывать на их приверженность более высоким и благородным целям – по-видимому, паразитическое хищничество морально и эстетически возвышеннее мирного производительного труда.
В нынешнюю более светскую эпоху божественное право государства дополняется заклинанием нового бога – Науки. Государственное правление теперь объявляется ультранаучным, как планирование, осуществляемое экспертами. И хотя к «разуму» взывают чаще, чем в предыдущие столетия, речь идет не о разуме человека или об осуществлении им своей свободы воли; это все те же старые коллективистские и детерминистские речи, все так же подразумевающие холистические агрегаты и принудительное манипулирование пассивными подданными со стороны правителей.
Все более широкое использование научного жаргона позволило государственным интеллектуалам сплести мракобесную апологию государственного правления, которая вызвала бы лишь насмешки у населения более простой эпохи. Грабитель, оправдывающий свою кражу тем, что он в действительности помог своим жертвам, поскольку его расходы дали толчок розничной торговле, нашел бы мало новообращенных; но когда эта теория облекается в кейнсианские уравнения и снабжается впечатляющими ссылками на «эффект мультипликатора», она, к сожалению, становится более убедительной. И так продолжается наступление на здравый смысл, причем каждая эпоха решает эту задачу по-своему.