Анатолий Мариенгоф: первый денди Страны Советов - стр. 44
Это говорит сам участник литературного процесса. Ивнев даже выходил из Ордена – так сильно ругался с Шершеневичем и Мариенгофом! Но размежевание – полбеды. Бывает много хуже – когда, несмотря на все усилия, тебя продолжают смешивать с оппонентами. Футуристов и имажинистов не различали и не хотели различать мэтры. Так, например, Куприн в 1920 году под псевдонимом Али-хан написал:
«Они несомненные родственники (футуристы и большевики. – О.Д.). Во всяком случае, по отцу. Родил их русский нигилизм. Уродливое, смешное и страшное явление. Нигилизм, ставящий отрицание не методом мышления, а самоцелью. Отрицание ради отрицания.
– Весь ваш Пушкин и вся старая рухлядь не стоят моего изношенного сапога! – кричит с эстрады молодой человек, у которого вся правая сторона клоунского костюма жёлтая, а левая голубая, лицо же раскрашено зелёными звёздами и красными полумесяцами. – Долой Пушкина!
Я есть единый мировой гений! Я! Владимир Шершеневский!»120
И для удобства Куприн объединяет Маяковского и Шершеневича – двух вождей разных поэтических школ.
Можно взять другого писателя – Евгения Замятина, без пяти минут классика:
«Совершенно естественно, что новая литературная группа, вскоре начавшая конкурировать с футуристами, оказалась тоже группой поэтов и родилась тоже в Москве. Это были имажинисты, оспаривавшие у футуристов право именоваться самыми левыми – и, следовательно, самыми модными. Если футуристы размахивали пролетарской эмблемой нового российского герба – молотом, то имажинисты имели все основания взять своим символом ещё остававшийся неиспользованным крестьянский серп»121.
Словом, об отношениях футуристов и имажинистов должен быть особый разговор.
Журнальные статьи
На протяжении всей своей литературной деятельности образоносцы активно противопоставляли себя футуристам. В первую очередь наносились удары по Маяковскому, но доставалось и Хлебникову, и Кручёных.
«Имажинизм идеологически ближе к символизму, чем к футуризму, но не к их деятелям», – писал Шершеневич.122Для него и Мариенгофа любой культ личности был невозможен. Потому их статьи были направлены в первую очередь против самопровозглашённых или наречённых лидеров – будь то Маяковский со времён их антифутуристических выступлений или Есенин во время его бунта против имажинизма.
Именно Мариенгоф в одной из своих первых статей («Имажинизм») начинает противопоставлять имажинизм как направление созидательное футуризму как направлению разрушительному. В этой же статье начинается разбор декларации и прояснение своей позиции относительно теории и практики имажинизма и символистских корней течения.
О применении и развитии творческих практик символизма пишет Вадим Шершеневич:
«Символизм был ближе к пушкинскому романтизму, чем к натурализму. И символизм продолжал жить, перейдя через футуризм, в имажинизме, который питался соком символизма и романтики, резко враждуя с футуризмом. Схематически эти смены шли так: одна линия: натурализм – футуризм – пролеткультовщина; другая линия: романтизм – символизм – имажинизм».123
А Мариенгоф об этом не только скажет, но и покажет, что строки Маяковского из поэмы «Облако в штанах» есть не что иное, как развёрнутая метафора Бальмонта:
«Трудно было не попасться на удочку. Явившиеся действовали по Диогеновым рецептам. Великий циник говорил: