Анаста. 2-е издание - стр. 25
– Зачем же ты родинку-то пыталась закрашивать, Анасточка? Она ведь не видна, волосы твои прекрасные закрывают её, – пряча улыбку, спросил Вуд.
– Закрывают. А ветерок подует, они её и открывают.
– Пусть открывают, мне, например, твоя родинка очень нравится, на звёздочку похожа она.
– А-а-а, – снова запричитала Анаста, – тебе, дедулечка, нравится, а мне совсем не нравится. Будто меченая я какая-то. У мамы нет звёздочки на лобике, у папы нет, у тебя, дедулечка Вуд, тоже нет. Кто у меня на лобике её нарисовал? Кто искалечил меня? А-а-а…
– Никто тебя, Анасточка, не искалечил, наоборот – украсил. Если ты будешь совершать приятные для людей дела, они станут говорить, что это деяние, мол, совершила девочка, у которой звёздочка на лобике. А плохие деяния совершишь, люди могут сказать, это сделала девочка, у которой пятнышко на лбу. Любая внешность человека людям прекрасной видится, если деяния его прекрасны. – Вуд погладил правнучку по голове, а потом спросил: – Скажи Анасточка, а сено почему у тебя из платьица выглядывает?
– Я сделала два комочка из сена и лентой себе на грудь привязала, чтоб она как у взрослых девиц была. И под пятки в свою обувочку тоже сено подложила, чтоб повыше быть. И такой повзрослевшей, как девица, я пошла на поляну, где собираются они с хлопцами молодыми. Пришла и увидела, что Алан вместе с молодыми парнями стоит, а недалеко от них девицы собрались, разговаривают между собой, на Алана искоса поглядывая. И Алан сам на девиц поглядывал. – И Анаста снова закатилась плачем, продолжая сквозь слёзы: – Я видела, дедулечка, он поглядывал, поглядывал. Я знала, что скоро они станут в круг, возьмутся за руки, будут хоровод водить, петь и смотреть друг на друга. И, чтобы тоже оказаться в этом кругу, я подошла и стала рядом с девицами.
Одна из них как уставилась на меня, смотрела, смотрела, а потом давай хохотать, и все другие тоже, увидев меня, хохотать стали. И все парни, стоящие с Аланом, тоже смеялись. Ой, горе мне горькое, горе, дедулечка Вуд. Одна я стояла, а они все смеялись и смеялись. Смотрели на меня и смеялись. Один прямо на траву повалился – катается и хохочет.
Вуд опустил голову, стараясь скрыть улыбку, и спросил:
– И Алан смеялся над тобой, Анасточка?
– Алан не смеялся надо мной, дедулечка Вуд, совсем не смеялся. Алан меня побил.
– Побил? – удивился Вуд. – Как побил?
– А так и побил, дедулечка Вуд. Сначала подошёл и взял меня на руки. Как маленькую на руки взял, – всхлипывая, рассказывала она. – А я… я так хотела взрослой быть… А он… он меня как маленькую взял и унёс за кусты. Там поставил на тропинку и сказал: «Иди домой, Анаста, умойся и больше не дури». А я… я сказала, что не пойду, и чтобы это убедительно было, несколько раз ногой топнула. Тогда он взял меня за руку и отшлёпал. Вот так, вот так, – Анаста хлопала ладошкой себя по бедру и при этом причитала: – Теперь я вся избитая, несчастная, брошенная, незамужняя.
– Он что же, забрал у тебя свой кулон? – спросил Вуд.
– Нет, не забрал.
– Так значит ты всё ещё замужняя, – урезонивал её Вуд.
– Всё равно, если и замужняя, всё равно избитая и горемычная.
– Тебе что, действительно было так больно, когда Алан шлёпал тебя? – спросил Вуд.
– Не знаю, дедулечка, не знаю, не чувствовала я никакой боли, но обида горькая сильнее любой боли была.