Амур-батюшка. Золотая лихорадка - стр. 134
– Гольдам на Мылке церковь хотят построить, а русским нет, – говорил Родион. – Это что такое? А мы как? Инородцам церкви, а мы в темноте…
– Это же как водится. У гольдов меха, с них попы наживаются, – сказал Спирька.
– Давай нарочно в пост напьемся и гулянку устроим, – сказал Сильвестр, – а попу скажем, что ошиблись, не знали, когда пасха.
– Кхл… кхл… просчитались!
– Верно. Им, может, совестно будет!
– За этим должон поп смотреть, а его нету. Пусть нас господь накажет, зато видно будет, как мы страдаем.
– А то маленько еще поживем и одичаем.
– На Ваньке Бердышове и так уж шерсть растет.
– Уж дивно вылезло.
– Тигра и тигра: пасть позволяет!
– Вот только что пасть поменьше.
– Митька, лови курицу, кабанина надоела. Иди девчонок позови, они хорошо поют, – обратился отец к Тане. – Митька! Наша гармонь у Овчинниковых. Живо! – шумел Родион. – Скажи: ко мне исправник едет.
– Иди Дуньку позови, она хорошо поет, – сказал Спиридон, обращаясь к Тане. – У нас настоящих девок нет, еще не возросли, – повернулся он к Ивану. – Есть новоселки, так те далеко, на том конце деревни.
– Сами еще молодые! – подхватил Шишкин.
Пришла Дуня. Собрались заспанные девчонки и уселись в ряд на лавке. Явился Мишка. Грянула гармонь. Девчонки затянули песню.
– Петровна, у тебя ладный голос, подтягивай.
– Вот поп узнает, проклянет.
– Пущай проклянет. Ванька уж и так давно проклят. Поп – ученый человек, он все поймет…
– Гуляй, Мишка, ее не слушай, баб черти придумали. Дергай шибче, давай забайкальскую! Митька, дуй за Овчинниковыми, пущай принесут спирту, у них в амбаре есть. Э-эх… эх ты… Ну-ка, Дунька!
– Дунька, спляши хорошенько, – пьяно сказал Спиридон, – девчонки еще молоденькие, а славно пляшут.
Девчонки взялись за руки и затопали. Дуня стояла в нерешительности, видимо раздумывая, плясать или нет ей в такой день, да еще при тетке.
– А я про вас все знаю, – вдруг сказал Спирька.
– Врешь, ничего ты не знаешь. Гляди на него, какой выискался!
В избу ввалились великаны братья Овчинниковы.
– А ты, Дунька, чего не пляшешь? – спросил Спирька.
– Куда я в таких валенках?
– Скинь их!
Дунька сбросила валенки и, босая, сутулясь от стеснения, вышла на середину избы.
– Ну что? Гулеваним? Давай, давай, – бубнил Санька Овчинников.
Белобрысая, в белом коротком платье, с белыми ногами, Дунька заплясала посреди избы. Скуластое лицо ее зарделось.
– Ловко, Дунька!
Она от похвал приободрилась, подняла голову и, разводя руками, заплясала смелей.
– Вон Ваньку выбери.
– Гляди, Дунька-то! Молоденькая, молоденькая, а какой змеей вильнула.
– Эх ма-а, забайкальские казаки! – закричал Иван, пускаясь в пляс.
По тому, как ловко и с каким притопом Бердышов прошелся по кругу, видно было, что мужик он еще молодой и бравый. Он надулся, вытаращил глаза, лицо его побагровело.
– Гляди, Ванька чего вытворяет.
– Экий бурхан пляшет!
– Брюхан, истинно брюхан…
Гармонь затихла.
– Вот поп придет, окаянные… Когда гулянку затеяли, – ворчала мать.
Бердышов и Дунька, взявшись за руки, уже после того, как умолкла музыка, сплясали несколько коленцев, как бы не желая уступить друг другу конец танца.
– Ты тигру показывал? – спрашивали за столом Спирьку. – Скажи по совести: кто ей усы выдернул?
Иван вдруг схватился за голову и грузно пошатнулся. Дунька засмеялась и взвизгнула.