Амулет Паскаля. Последний бриллиант миледи (сборник) - стр. 32

Во мне тает лед, как в бутылке, которую вынули из морозильника. Пока что уровень этого «наводнения» не достиг груди, не растопил то, что находится выше. Мне еще холодно. Поэтому я надеваю на ночь шерстяные носки и… становлюсь слишком сентиментальной. Все-таки жить со льдом в мозгах и в сердце гораздо проще. Куда это годится, когда тебя душат слезы от одного лишь взгляда на небо, или красивый цветок, или бабушку в черных чулках…

Когда спустя несколько секунд я снова посмотрела вниз (лучше бы этого не делала!), птичка лежала брюшком кверху, поджав лапки.

Наводнение внутри меня всколыхнулось и сразу же растопило еще сантиметров пять льда ниже уровня аорты.

Эта птичка не была больна!

Она умирала.

Умирала у меня под ногами, уткнувшись клювиком в стену, – видимо, для того, чтобы из последних сил сохранять равновесие. Но когда и каким образом она перевернулась?

Умирая, птицы всегда переворачиваются брюшком кверху.

Но меня поразило не только это.

Акт смерти! Эта дрожь, которую мы приняли за какой-то птичий вирус, нелепо распростертые крылья, потуги, похожие на потуги роженицы, отчаянное напряжение маленького тельца.

Вот почему я почувствовала тревогу: у моих ног разворачивалась высокая трагедия, а я не сумела ее распознать! Если бы поняла – взяла бы птичку на руки. Она бы ощутила тепло и сочувствие в свою последнюю минуту. И не перевернулась бы на спину, выставив на всеобщее обозрение трогательное желтенькое брюшко (почему-то оно было гораздо светлее серых перьев на спинке и крыльях). Я представила, как утром наша прекрасная барменша подцепит метлой это тельце на совок и выбросит на помойку.

Я повернулась лицом к деревянной стене и не могла пошелохнуться. Если бы у меня был клюв – так же уперлась бы им в стену, чтобы не упасть. А потом почувствовала на своих плечах руки Вани-Джона.

– Я опоздал? – сказал он, поворачивая меня к себе.

Я покачала головой.

– Что случилось?

Видимо, мое лицо было тоже хорошенько подтоплено.

– У тебя есть платок? – спросила я.

Он вынул из кармана большой клетчатый носовой платок.

Не говоря ни слова, я склонилась над птичкой, завернула ее и понесла в садик за бистро.

Там ее похоронила. Иван-Джон помог вырыть ямку и совсем ничему не удивился.

…Если птицы – души умерших, которые иногда впархивают в окна и бьются о потолки, или просто пристраиваются на карнизе перед твоим окном и заглядывают в комнату, или садятся тебе на голову посреди площади, – кем была эта птичка, которая скончалась у моих ног?

Чего она ждала от меня? Что я не смогла понять? Куда улетел ее последний вздох?..

Бывают такие моменты, когда позарез необходимо, чтобы кто-то сидел рядом и держал за руку. Например, перед операцией. Когда ты ничего не осознаешь, кроме собственной дрожи. Единственное, что в таком случае отличает человека от других живых существ, – то, что он способен уговаривать себя: «Все пройдет… Все будет хорошо… Все как-то устроится и чем-то закончится…» Но даже если кто-то держит-таки тебя за руку, а ты способен думать именно так и даже улыбаться, – все равно создается впечатление, будто стоишь физиономией к стене. Один на один с ней. Один на один.

Мы зашли в бистро. Стол уже был заставлен кружками с пивом.

– Родила или вырвала? – сразу же поинтересовалась Галина.

– Просто умерла… – сказала я.