Алмазы Джека Потрошителя - стр. 28
– А прошлое?
– Прошлое я вижу.
Кажется, этот ответ пришелся весьма не по вкусу Лере.
– Царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной… – бормотание Ильи действовало на нервы. И Саломея кусала губы, не позволяя себе оборвать эту заевшую считалочку.
Он ведь нарочно. Мстит? Дразнит? Или, доводя до кипения, передвигает Саломею-пешку из клетки в клетку, выравнивая ее с иными фигурами, которых полна комната.
Сумасшествие.
Сожженные картины, о которых никто не желает разговаривать. Мрачный Гречков, чья гримаса выражает и недоверие, и в то же время надежду. На что он надеется? На кого?
Его супруга спокойна, ледяная принцесса, занявшая чужой трон. Но подергивание века выдает, что сидеть на этом троне неудобно.
Лера, примерившая роль служанки. И это не примерка – Лера подняла однажды оброненную маску.
Андрюша. Шут.
Шуты – сложные фигуры. Они мешают правду с ложью, делая одно неотделимым от другого.
Кирилл Васильевич и его дурно пахнущая жена. Два неразлучника на одной ветке. Держатся друг друга? Или держат друг друга?
– …а ты кто такой…
Саломея все-таки оборачивается. На губах Далматова шальная улыбка, он сейчас похож на безумца или скорее – блаженного, которого озарением придавило.
– Илья, прекрати, пожалуйста, – прошипела Саломея.
– Любишь цирковые номера? – наклонившись к самому уху, спросил он. – Клоуны уже на сцене.
Женщина, появившаяся в комнате, была инфернальна. Высокого роста, цыганской смуглоты, она куталась в скользкие шелка и яркий атлас. В ушах ее пылали рубины, а на руках звенели десятки браслетов.
– Я чувствую… – женщина воздела дрожащую руку. – Я чувствую…
Ее веки сомкнулись, а когда открылись вновь, то оказалось, что глаз у женщины больше нет.
– Как тебе фокус? – Илья подвинулся поближе и оперся локтем на Саломеино плечо. – Старенький, но эффективный. Главное, научиться управлять глазными мышцами.
Ропот стих. А гадалка, упершись собранными в щепоть пальцами в напудренный лоб, застонала.
– Здесь было совершено преступление… преступление… вода течет. Течет вода.
Она вдруг дернулась, изогнувшись всем телом налево, сделавшись похожей на искореженное ветрами дерево. И руки-ветви потянулись к людям.
– Вода течет, вода несет… вода знает правду…
– Прекратите! – взвизгнул Андрюшка, пятясь. – Я тоже так умею! О! Вода течет! Ветер дует! Земля лежит! Я чую, чую…
– И-извините, – гадалка выпрямлялась медленно, как если бы тело ее еще не принадлежало ей. И длинные руки обвисли, а голова упала на грудь. – Здесь… здесь очень темная аура. Мне надо присесть… надо отдохнуть.
Она рухнула в кресло и застыла. Поднесли воды, от которой гадалка отказалась нервным жестом.
– Мне нужен столик. Вот тот подойдет… свечи… в моей сумке. Будьте столь любезны…
Саломея хотела предупредить, что спиритическим сеансам веры нет, но жесткая ладонь сдавила плечо.
– Не торопись. Посмотрим.
– На что?
Гадалки лгут. Они играют на надеждах и безнадежности, собирая мозаику из фактов и дополняя ее собственными домыслами. Они учатся угадывать по глазам, по губам, по нервным скрытым жестам о чаяниях клиентов и облекают догадки в слова.
– На них. Они нервничают.
Полина кусает губы. Ее пальцы прижаты к щекам, а щеки белы, и пальцы белы. По лбу же скользит капля пота, которая вот-вот достигнет переносицы.
Кирилл Васильевич прижался к супруге, и та, обняв, шепчет ему что-то не то успокаивающее, не то наставительное.