Алмазные псы - стр. 47
Клавэйн мягко убрал руку Иверсона со своего плеча:
– Думаю, да. Однако я надеялся, что здесь есть и нечто большее, чем просто изучение.
– Прошу прощения, если обидел вас. Я неудачно выбрал выражение. Разумеется, мне она небезразлична.
Клавэйну вдруг стало неловко, словно он неверно истолковал мотивы глубоко порядочного человека.
– Понимаю. Послушайте, забудьте мои слова.
– Да, конечно. М-м-м… А ничего, если я снова загляну к ней?
Клавэйн кивнул:
– Уверен, что она скучает, когда вас нет рядом.
Следующие несколько дней Клавэйн предоставлял им возможность играть вдвоем, лишь изредка подслушивая, чтобы узнать, как идут дела. Иверсон попросил разрешения показать Фелке другие части базы, и, посомневавшись немного, Клавэйн и Галиана одобрили эту идею. Долгие часы парочку нигде не было видно. Когда Клавэйн наконец отыскал их, Иверсон показывал девочке причудливые модели молекул в одной из заброшенных лабораторий. Они явно понравились Фелке – огромные, сложные голографические переплетения молекулярных и химических связей, плывущие в воздухе, подобно китайским драконам. Надев неудобные перчатки и громоздкие очки, они получили возможность управлять этими мегамолекулами, складывать их в конфигурации с минимальной энергией, предугадать которые с помощью грубых вычислений было затруднительно. Они размахивали руками, заставляя драконов корчиться и извиваться.
Клавэйн все ждал неизбежного момента, когда Фелке это надоест и она потребует более интересных развлечений. Но так и не дождался. Когда Фелка вернулась к себе, ее лицо сияло от восхищения, словно она пережила важный духовный опыт. Иверсон показал ей нечто такое, чего ее разум не сумел сразу осознать, задачу настолько большую и сложную, что ее невозможно было одолеть вспышкой интуитивного озарения.
Увидев это, Клавэйн снова почувствовал вину за сказанные Иверсону слова и понял, что не совсем освободился от подозрений по поводу оставленного Сеттерхольмом на льду сообщения. Ведь, если оставить в стороне загадку шлема, не было никаких причин считать Иверсона убийцей, кроме этих еле заметных значков. Клавэйн заглянул в личное дело Иверсона, составленное до его заморозки, и репутация у этого парня оказалась безупречной. Он был опытным специалистом, надежным членом экспедиции, заслужившим любовь и доверие товарищей. Правда, записи были отрывочны и хранились в цифровом формате, а значит, их могли подделать в любом объеме. С другой стороны, почти то же говорил голосовой журнал экспедиции, а также написанные от руки дневники кое-кого из погибших. Иверсон снова и снова упоминался в них как человек, пользующийся уважением товарищей, и уж точно не тот, кто способен на убийство. Значит, следует сбросить эти значки со счетов и относиться к Иверсону исходя из презумпции невиновности.
Клавэйн рассказал о своих опасениях Галиане, но она привела в ответ те же разумные возражения, которые он сам уже выдвигал.
– Проблема в том, – отметила она, – что человек, которого ты нашел на дне расщелины, мог быть не в своем уме и даже видеть галлюцинации. Сообщение, которое он оставил, – если это действительно было сообщение, а не случайный набор линий, процарапанных в предсмертных конвульсиях, – могло означать что угодно.
– Но мы не знаем наверняка, что Сеттерхольм был не в своем уме, – возразил Клавэйн.