Алиса - стр. 12
– Николас, я тебя четвертый день дожидаюсь.
Глава третья
Она посторонилась, пропуская их в дом. Прозвучавшее имя Тесак, казалось, пропустил мимо ушей, но, тем не менее, уверенно шагнул через порог, словно всегда тут жил.
– Что с подружкой? – спросила женщина, направляясь к очагу у стены, чтобы подбросить дров.
Алиса сбросила руку Тесака, шатаясь потянулась к желанному теплу огня, и повалившись ничком на подстилку, мгновенно уснула, так и не расслышав его ответа.
Очнулась она в мягкой постели на пуховой подушке, накрытая колючим шерстяным одеялом. Она уже сто лет не спала в кровати под одеялом и теперь блаженствовала, в кои-то веки наслаждаясь уютом.
Окон в комнате не было. В дальнем углу на столике догорала свеча. Рядом с ней стояли кувшин и миска. Все тело ныло, но было чистым, а голова какой-то непривычно легкой. Ощупав голову от самой шеи до макушки, она ахнула – волосы исчезли. Свалявшийся колтун был аккуратно сострижен, оставлен только шелковистый ежик длиной в два пальца.
Потом потрогала шишку на лбу, голова страшно болела.
Рана была обработана и зашита ровным рядом аккуратных мелких стежков. Хорошо, что она при этом не очнулась.
Она приподняла край одеяла и увидела чистенькую, но поношенную муслиновую ночную рубашку. От грязи и крови не осталось и следа. Засучив рукава, она заметила лиловые синяки на запястьях.
– Парнишка сказал, это он виноват, но он не нарочно, – сообщил чей-то голос.
Алиса оглянулась и увидела у входа старушку. В руке она держала тарелку, будто знала, что Алиса проснется в эту самую минуту и захочет есть.
Старушка медленно, неуклюже доковыляла до постели и вручила Алисе тарелку с черным хлебом и куском рассыпчатого желтого сыра. Алиса приняла тарелку и прошептала:
– Спасибо.
– Ешь не спеша, – посоветовала старушка. – Николас сказал, ты болела.
У Алисы невольно вырвался хриплый короткий смешок. Она уж позабыла, что такое смех.
– Да, можно сказать, я болела, – согласилась она и вдруг разрыдалась, так горько, как давным-давно, еще в детстве.
Все эти годы «прогулок» в четырех стенах, тычков санитарок, для которых она была лишь постылой работой. Долгие ночи, когда она в ужасе просыпалась от бесконечных кошмаров, и некому было ее утешить и развеять эти страхи. И после того, как начался пожар – дым, ужас, грубая лапа, просунутая между ног. Все это было замуровано внутри, затуманенное под действием тех порошков, что ей постоянно добавляли в еду. Но теперь перед глазами вдруг предстал настоящий мир, слишком ясно, отчетливо, слишком живо, и этот кошмар было просто не передать словами.
Старушка не стала ее обнимать или притворно утешать, а просто сочувственно глядела и терпеливо ждала, давая Алисе выплакаться.
Потом протянула старый носовой платок, чтобы утереть слезы. Дотронувшись до шрама на левой щеке, Алиса ужаснулась тому, что короткими волосами его теперь совсем не прикрыть.
– Зачем вы меня остригли? – вырвалось у Алисы, хотя она совсем не то хотела сказать. Она собиралась поблагодарить за то, что отмыли, накормили, обработали раны, но вышло совсем по-другому.
– Вы оба совсем завшивели, – сухо пояснила старушка. – Привыкли уж небось за столько-то лет. Проще было остричь побольше, а остальное вычесать. Да и Николас, видать, решил, что тебе сподручней будет парнишкой нарядиться. А уж по тому, чего вы по дороге натерпелись, оно, глядишь, и верно. Вон ты какая тощая да долговязая, как есть мальчишка. Смазливая лишку, правда, даже с тем шрамом, что так печалишься. А уж в иных местах что мальчугану несдобровать, что девке. Ну ничего, Николас подсобит.