Алиса Коонен: «Моя стихия – большие внутренние волненья». Дневники. 1904–1950 - стр. 37
Да, началась для меня новая жизнь… И как, когда это случилось, что было толчком к этому перевороту – трудно даже сказать…
Очевидно – все же… – Дивный мой! мечта моя! Это он вытащил меня из страшной ямы и показал мне яркий огонек впереди!
Родной мой! Благослови тебя Создатель!
Я так сильно люблю его, что иногда душа вся раздирается.
9 [июля 1906 г.]. Воскресенье
Третьего дня справляли [мамину и папину. – зачеркнуто] серебряную свадьбу. Народу было мало, все больше родня… Молодежи почти никого… Скучно было и томительно до крайности148…
Сегодня приятный день: теплый и пасмурный…
Нездоровится – болит живот – по сему случаю сижу дома и чувствую себя хотя и нелепо, но хорошо…
Надела красную пикейную кофточку и живо вспомнила – первый вечер в театре – на репетиции «Детей солнца»149… Как я пришла… вся трепещущая, взволнованная… Уселась в зале и чувствовала себя смущенной до крайности. Из новеньких была я одна, и поэтому все взоры были устремлены на меня. Я видела, как перешептывались и говорили что-то обо мне, очевидно… Василий Иванович, когда я вошла в зал, был на сцене, а потом спустился вниз, стоял с Иваном Михайловичем [Москвиным] у суфлерской будки, и оба переговаривались и смотрели на меня… И я сидела ни жива ни мертва, ничего не чувствуя, не понимая…
На мне была эта самая красная кофточка, белый воротник и галстук150…
Боже мой! Как все это живо припоминается сейчас, как будто бы было всего несколько дней назад!!
10 [июля 1906 г.]
Распустили Думу – опять надо ждать резни151 … Как это тяжело!
Что-то будет?!!
На дворе темно, жутко…
Воздух сырой, холодный…
Небо осеннее, свинцовое – тяжелое…
Стучит сторож…
Медленно и протяжно бьют часы…
Что-то страшное и вместе с тем тоскливое и грустное…
Точно тихая, исполненная глубокой, красивой меланхолии мелодия льет свои тихие, грустные волны, охватывая болью и тоской…
11 [июля 1906 г.]
Все хожу и думаю152…
12 [июля 1906 г.]
Часто последнее время вспоминаю заграницу… Иногда часами брожу по полю, и все настойчивее и настойчивее лезут воспоминания о поездке, со всеми малейшими, пустяшными подробностями… И как живо, как ярко опять все переживается! Точно это было всего несколько дней назад… Так отчетливо чувствуются самые тонкие, едва уловимые ощущения… Иной раз иду, например, и так и кажется – подними я сейчас глаза, обернись по сторонам, и увижу знакомые магазины на «[нрзб.]». И в ушах уже мягкий, густой, специфически-заграничный шум…
Как любила я это вечное, несмолкаемое клокотание жизни, эту постоянную приподнятость нервов…
Вечный свет, блеск, никогда не замирающий шум, как все это бодрит, освежает, как приятно щекочет нервы…
Чуть немного впадешь в привычную «русскую» сонливость, – сутолока увлекает тебя снова в свой водоворот, и опять начинаешь двигаться, копошиться, торопливо что-то делать, куда-то идти…
Жизнь кругом бьется сильно, горячечно, и невольно подлаживаешься под этот темп и двигаешься иначе, чем раньше.
Поразительная жизнь! Умная, здоровая, бодрая, приятная!
Я с восторгом вспоминаю теперь эту поездку…
Сколько [связано с ней. – зачеркнуто] важного, интересного, сколько пережитого!
Боже мой! И главное – до чего ярко и отчетливо переживается теперь все вновь… Иногда [часами. –