Алиса Коонен: «Моя стихия – большие внутренние волненья». Дневники. 1904–1950 - стр. 27
В номере все же лучше…
Вчера в сумерки сидела и слушала… Где-то играла разбитая рояль и пел жалобный красивый тенор… Пел что-то унылое, однообразное, тягучее… [Заползал в самую душу, расшевеливал и бередил старую боль… – зачеркнуто.]
Было и приятно, и тоскливо…
Боже мой, Боже мой!
Что-то будет?..
Теперь мысль о будущем не покидает ни на минуту.
На днях Владимир Иванович [Немирович-Данченко] будет говорить с нами «о нашей дальнейшей судьбе»… «Пусть каждый из вас расскажет мне свои мечты и планы…»
Что ж говорить?!!
Что я хочу работать, хочу быть на сцене, хочу учиться в театре?! Что я люблю театр до сумасшествия, что уйти из него – равносильно почти смерти (я говорю, конечно, о нравственном омертвении).
И что он может мне посоветовать? Что??
Боже мой, Боже мой, когда думаешь об этом – голова кружится…
Что-то ждет там, далеко впереди – за этими бесконечными туманами?
Будет ли там какое-то огромное счастье, которого я так лихорадочно жду; или по-прежнему останутся одни миражи, огонек будет манить, а по мере приближения к нему – тухнуть?!
Жизнь летит кувырком…
Ломка непосильная, ужасная, хоть бы что-нибудь объяснилось, [одно или два слова вымарано]. Скорее бы вылилась жизнь в свою определенную форму, – а то ждать этого мучительно…
Перепутье.
А что там, дальше??!!
Главное, хватило бы сил только…
Борьба предстоит трудная, тяжелая… Надо вложить в нее все, все последнее, всю [силы. – зачеркнуто] энергию, которая еще осталась.
Где-то заиграл оркестр военный. Может быть, опять похороны. Как часто здесь встречаются покойники… Отчего это?
30 [апреля / 12 мая 1906 г.]
Германова119 ревновала меня к Владимиру Ивановичу [Немировичу-Данченко] – и очень была против того, чтобы я ехала за границу.
Мне все не верилось.
Думала – вздор.
Оказалось, не без основанья.
Недавно Загаров120 рассказывал что-то о Владимире Ивановиче и гов[орит] между прочим – «вкус у него не дурен». Я поняла это как намек на Марию Николаевну [Германову] и протянула «да…».
Оказалось, не то.
Владимир Иванович и как[ая]-то целая компания сидели и вели деловой разговор: вдруг Владимир Иванович ни с того ни с сего спрашивает: «А скажите, кто в театре влюблен в Коонен?» Никто не мог ответить.
«Вероятно, кто-нибудь в нее сильно влюблен: она же ведь такая хорошенькая…»
По всей вероятности, что-либо подобное сказал когда-нибудь и Германовой.
Бедная, мне ее очень жаль. Не потому, конечно, чтобы я действительно поверила, что Владимир Иванович неравнодушен ко мне, а потому, что жизнь-то у ней разломилась – прошлое оторвано безвозвратно, а настоящее зыбко, едва-едва держится…
Бедная – сколько ей приходится страдать!.. Каждую минуту дрожи – цепляйся за счастье, а то оно скользкое – того и гляди из-под самых пальцев улетучится.
Боже мой, Боже мой, скорее бы говорить с Владимиром Ивановичем – скорее.
1/14 мая [1906 г.]
Приедем в Москву – будут отрывки: «и хочется, и кусается». С одной стороны, страшно приятно, а с другой – жутко… Ведь еще пройти по сцене не умею как следует.
Вся надежда на Господа – он не оставит.
Самарова121 говорит, что эти отрывки будут иметь для нас огромное значение.
Боже мой, Боже мой! – Что-то будет?
Вчера говорила с Василием Ивановичем – тепло, мягко, как всегда. [(Берлин, кашне.) –