Александровский сад. Московский роман - стр. 3
Лечили меня долго. Психиатр сказал отцу, что мне нужна женщина.
Первая встреча с какой-то девушкой, очень приятной, прошла в разговорах. Когда на следующий вечер она стала меня гладить, не испытывал стеснения, не было никакой зажатости. Оголившись, раздела меня. Я дрожал от нетерпения. Хотелось наброситься на нее. При свете ночника увидел красоту женского тела и стал изучать на ощупь.
Такая возможность продолжить познавать появилась в медицинском, куда неожиданно потянуло. Раньше слышать о нем не хотел, видимо, сыграли родительские гены: родственники по матери – все медики. Стал разбираться в физиологии, психологии и понял, почему не мог устоять перед сексуальным влечением: так снимал напряжение, страх.
Ночью иногда испытывал такое желание, как говорят, хоть волком вой, до остервенения. Не хотелось будить близких, воздерживался от звонков к женщинам. Они приходили днем, когда родители были на работе. Горничная получила указание не препятствовать.
Я мучил проституток и понял, почувствовал силу зла, вдруг увидел в нем привлекательное. Стало тянуть к сильным, наглым, злым, такие все могут, им никто не в силах отказать. Зло предстало завораживающим, вспомнил, когда впервые стал им восхищаться и поражаться при увлечении компьютерными играми с убийствами, кровью и насилиями. Я поклонялся злу. В школе держал в страхе весь класс, не явно, конечно. У меня вдруг появился тот взгляд тех мужиков, что ограбили квартиру. Мне хотелось стать демоном, что в разных вариациях присутствовали в фантастических играх.
Тяжелый, угнетающий, злобный взгляд на грани ироничной усмешки.
– Ну что ты, не бойся, хочешь, я тебя пальчиком пощекочу? – так обычно говорил тем, кто вдруг решил смотреть независимо или вообще презрительно в мою сторону или просто не замечать. При этом зрачки глаз сужались до точки, превращались в тонкую стрелку, что колется и проникает страхом и обреченностью. Долгое время отрабатывал этот взгляд перед зеркалом. Предательский шрам на лице каждый раз напоминал тех сволочей и ужас, испытанный при встрече с ними. Сколько ни пытался потом забыть этот страх, так и не смог.
В классе меня звали монстром со шрамом. Мне хотелось драки, крови, крутизны, чтоб девчонки избегали моих взглядов, чтоб им было не по себе, чтоб чувствовали во мне силу, чтоб этой силой мог взять и зажать, пощупать, залезть к ним в трусики.
Думал, что зло сделает меня свободным, но выходило иначе: появлялись недоверие, подозрительность, презрение. Стал думать, что не очень крут, не внушаю должного трепета. Надо больше их унижать, и тогда злоба выходила пеной изо рта, и дух отчаяния витал над моими мыслями. Разум не подчинялся мне, я испугался безумия.
Родители что-то подозревали. Мне стало скучно: ничего себе нельзя позволить, от души избить кого-то, думаешь о последствиях. Думать надоело. А безумие пугало.
Кругом была жизнь, непонятная мне, неизвестная, чем живут люди, какой у них интерес, словно был на другой планете и кругом инопланетяне.
Мой воспаленный мозг рождал только мерзких монстров, что пытали жуткими сценами, с гиканьем и воем они набрасывались на меня со всех сторон, а я, не силах шелохнуться, замер, словно в столбняке, и не было сил даже открыть глаза. «Что это, – думал я, – продолжение компьютерной страшилки?»