Александр II, или История трех одиночеств - стр. 7
Дворяне-радикалы внимательно прислушивались к скупо доносившимся из Зимнего дворца слухам об облегчении участи крепостных крестьян. По свидетельствам многих декабристов, они с сочувствием относились к намерению Александра I отменить позорящее Россию рабство и были готовы всеми силами содействовать императору в столь благородном деле. Кто знает, как бы развернулись события дальше, прими монарх руку помощи, протянутую ему передовым дворянством. Однако Александр Павлович давно привык полагаться только на себя и протянутых ему рук старался не замечать. Когда один из «отцов-основателей» декабристского Союза спасения А. Н. Муравьев подал императору собственный проект освобождения крестьян, тот лишь досадливо буркнул: «Дурак. Не в свое дело вмешался». Может быть, и действительно не в свое, но ведь искренне хотел помочь монарху, поддержать его…
А тот, как вспоминал декабрист С. П. Трубецкой, шел напролом, вроде бы не страшась никакого противодействия. «Пред самым отъездом своим из Петербурга (в Варшаву. – Л. Л.), – вспоминал Сергей Петрович, – государь объявил… что он непременно желает освободить и освободит крестьян от зависимости помещиков, и на представление князя (П. П. Лопухина. – Л. Л.) о трудностях и сопротивлении, которое будет оказано дворянством, сказал: “Если дворяне будут сопротивляться, я уеду со всей фамилией в Варшаву и оттуда пришлю указ”». И ведь действительно мог уехать и прислать. Александр I временами умел быть твердым, точнее, упрямым, так как твердость от упрямства отличается тем, что заставляет человека стоять до последнего, защищая свои принципы. Как бы то ни было, казалось, что дни крепостного права в России сочтены…
Н. А. Бестужев. Портрет С. П. Трубецкого. 1828–1830
И если б только крепостного права! Как мы уже говорили, в марте 1818 года, выступая на открытии польского сейма, самодержец всероссийский заявил: «…вы мне подали средство явить моему отечеству то, что я уже с давних пор ему приуготовил и чем оно воспользуется, когда начала столь важного дела достигнут надлежащей зрелости». Тут уж головы российских дворян совершенно пошли кругом! Оказывается, их монарх с давних пор «приуготовил» России конституцию и парламент! Кто бы мог подумать? Одни, например В. Н. Каразин, возопили: «Теперь с той же дерзостью, почти с тем же унынием, наполняющим мою душу, предсказываю я великие беспокойства в отечестве нашем и весьма не в отдаленном будущем… Дух развратной вольности более и более заражает все сословия».
Другие сетовали на то, что власть слишком рано и чересчур откровенно высказала свои намерения, чем разоружила себя перед оппонентами. Так, заслуженный генерал А. А. Закревский в письме своему давнему другу П. Д. Киселеву неодобрительно заметил: «Речь государя, на сейме говоренная, прекрасная, но последствия для России могут быть ужаснейшие, что из смысла оной легко усмотришь». Ему вторил недавний московский градоначальник Ф. В. Растопчин: «Из Петербурга пишут конфиденциально, что речь императора в Варшаве, предпочтение, оказанное полякам, и дерзость тех вскружили головы; молодые люди просят конституции». О том же поэту и сановнику И. И. Дмитриеву сообщал писатель и историк Н. М. Карамзин: «Варшавские речи сильно отозвались в молодых сердцах, спят и видят конституцию; судят, рядят… И смешно, и жалко». Но тут хоть речь идет о преимуществах и недостатках неограниченной и конституционной монархии. А ведь было и совсем другое.