Александр II, или История трех одиночеств - стр. 15

Так откуда же это бралось: шармерство и равнодушие к людям, острота мысли и апатия? Чтобы нащупать один из возможных ответов, обратимся к очередному наставлению-нотации, которыми Жуковский постоянно потчевал царственного воспитанника. «На том месте, – говорил учитель, – которое вы со временем займете, вы должны будете представлять из себя образец всего, что может быть великого в человеке». Представляете, читатель, что происходило ежедневно, если не ежечасно? От наследника, сначала мальчика, потом юноши постоянно требовали не просто хорошей учебы и приличного поведения, а образцовости, эталонности во всем. Для ребенка, да и для взрослого, такой груз неподъемен, психологически травмоопасен. Александр должен был всегда быть настороже, в полной готовности захватить пальму первенства в учебе, танцах, гимнастических упражнениях, светской беседе, и ни в чем не ошибиться, не «засбоить». В юношестве стимулом для него была не столько внутренняя потребность к лидерству, сколько тщеславие учителей и родителей, а также благоприобретенное желание угодить взрослым, избежать выговора или, еще хуже, разноса.

И дело здесь, конечно, не в природных качествах Александра, а в тех установках, которыми руководствовались его воспитатели и ближайшее окружение. Самые простые вещи – раздумья наедине с собой, желание разобраться попросту, по-мальчишечьи с Виельгорским или Паткулем – трактовались учителями и родителями как «апатия» или «гнусное чувство мести». Понятно, что внешнее «ничегонеделание» отнюдь не означает внутреннего бездействия. Может быть, именно в такие минуты и происходит взросление человека, его осознание себя в мире. Да и мальчишечьи драки – это не только «варварство» и выплеск злобы, но и необходимая разрядка, проявление детского умения постоять за себя, детское понимание лидерства.

Жуковский же старался наставлять в том же духе не только наследника престола, но и его родителей. «Смею думать, – писал он Николаю I, – что государь император не должен никогда хвалить великого князя за прилежание, а просто оказывать свое удовольствие ласковым обращением… Чем будет оно реже, тем более будет иметь цены, тем сильнее будет действие… Его высочество должен приучиться действовать без награды: мысль об отце должна быть его тайной совестью… Его высочество должен трепетать при мысли об упреке отца». Отец как тайная совесть, устрашение, страх упрека – весьма распространенные методы обучения и воспитания; настолько же распространенные, насколько и бессильные…

Неуемное усердие учителей, как ни странно, подстегивало любовь Александра прежде всего к военным занятиям. Дело в том, что за удачные действия на разводе или параде легче было заслужить похвалу отца, а особенного умственного напряжения плац-парадные экзерциции не требовали. Видимо, и чрезмерная чувствительность наследника («слезливость», по определению близких) проистекала от того непосильного гнета, под которым с ранних лет находилась психика царственного ребенка. Еще раз повторим, что плаксой, в обычном понимании этого слова, он отнюдь не был. Скажем, в 1831 году, катаясь на любимом коне Малек-Адели, Александр не удержался в седле, упал и сильно ударился о мостовую. Врачи констатировали «сильное помятие мускула правого плеча», сам же ребенок ни на что не жаловался, продолжая улыбаться, несмотря на жгучую боль, которая отпустила только через несколько дней.